Александр Курзанцев - Завгар

Резво поднявшись, Славик поклонился бабке и, ни слова не говоря, под её внимательным взглядом тут же засобирался на выход, прекрасно зная, что в устах воровки в законе «лишний» – синоним слова «покойник».

Дождавшись, когда шаги парня стихнут за дверью, мигом сбросившая всю напускную благообразность Аграфена тяжело навалилась на край стола, жалобно заскрипевшего под её весом, и спросила сурово, заставив Лифариуса поёжиться:

– Так с чем пришёл, фаворит?

Куда делось стариковское дребезжание? Голос женщины был твёрд и холоден, и её гость конкретно струхнул, лишь в последний момент удержавшись, чтобы не сбежать из квартиры от наводящей на него безотчётный ужас бабки. Только ненависть, что жгла его изнутри, к этому выскочке, который посмел не просто претендовать на внимание боярыни, но и покуситься на скромный личный гешефт фаворита, вылезя как из задницы с этой своей ревизией, удержала его на месте.

Собравшись с мыслями и постаравшись не дать петуха, Лифариус начал:

– Слышал я, что вы можете помочь в решении проблем.

– Смотря каких. Ты не юли, не люблю я этого. Прямо говори, чего хочешь.

На секунду замолчав, мужчина облизнул резко пересохшие губы, но затем, скрипнув зубами, ответил, вновь представив перед внутренним взором ненавистное лицо соперника:

– Смерти хочу. Человеку одному.

– Кто она? – поинтересовалась бабка без особого удивления.

– Не она, он.

– Хм, неожиданно… – Аграфена задумчиво потёрла подбородок. – Я уж было решила, что ты боярыню заказать захотел. Вдовствующим стать.

– А что, можно? – неожиданно даже для себя самого заинтересовался Лифариус.

– Были дурачки, кто с подобным приходил, – ответила собеседница. – Я отшила. На благородных рыпаться – это совсем дурным надо быть.

– И что, никто не согласился?

– Ну почему? Нашлись одни на всю голову отмороженные. Раньше-то я их не на всю голову считала. Но после того, как они на такое подписались, точно на всю стали.

– И получилось?

– Нет конечно же, – бабка посмотрела на мужчину как на идиота. – Ранить смогли, но положили их там в итоге всех, а затем такую облаву устроили, что всем всё враз понятно стало. Тех, кто заказывал, тоже, кстати, нашли. Имперская безопасность работала, от таких не спрячешся. Так что мой тебе совет: подобные идеи из головы выбрось.

– Ну а не барыню-то можно? Он просто наложник, – чуть охолонув, уточнил Лифариус.

– Наложник? Если в родовой усадьбе, то без вариантов. Никто не подпишется. Посягать на родовое гнездо – всё равно что на саму боярыню, результат сам знаешь.

– А если я его в город вывезу?

– В городе – другое дело. Только тоже не абы где. В общем, думать надо. Ну и деньги. Сам понимаешь, покушение на собственность рода, рыть однозначно будут. Это не безродного терпилу кокнуть. Сумма выйдет немаленькая.

– У меня есть, – нетерпеливо кивнул фаворит.

– Ну тогда слушай…

Оторвав веточку винограда, я откинулся на стуле и принялся задумчиво закидывать по одной виноградине в рот, лопая зубами терпкие, полные чуть кисловатого сока ягоды. Посмотрел на остальных наложников, обедающих за общим столом, подмечая неторопливые движения столовых приборов в их руках, работу челюстей, ходящие вверх и вниз кадыки. Вслушался в негромкие позвякивания тарелок, короткие тихие фразы, которыми парни иногда перебрасывались меж собой.

Я больше не обедал один, позволяя себе лишь завтракать в одиночестве. При зрелом размышлении решил быть ближе к народу. Почему? А всё очень просто. Авторитет должен формироваться не только на страхе, но и на уважении.

Почему они изначально подчинились мне, когда я сходу стал ломать привычный им уклад в гареме? Я тоже задавался подобным вопросом. Вот так, безропотно, без попытки саботировать, демонстративно не выполнять мои требования. Что им мешало?

А затем понял, что изначально неправильно подхожу к вопросу. Ну с чего бы им начать сопротивляться? Менталитет-то у них совсем иной. Это я автоматом всех пытаюсь подгонять под человека моего мира. Но здесь-то мир другой, особенно в рамках дворянского рода, всё ещё нет-нет, но отдающего махровым средневековьем.

Я со своим воспитанием свободного общества, давно избавившегося от подобных пережитков прошлого, все эти родовые отношения воспринимал скорее как малозначащую условность, совершенно упуская из виду, что они-то, наложники эти, не жили, как я, в обществе равных прав и свобод. Парни привыкли подчиняться, делая это, может, и без удовольствия, но покорно.