Иван Апраксин - Гибель богов

– Первого мая тысяча девятьсот четвертого года, – негромко доложил Василий Иванович и откашлялся. – Ехал в село Аршиново с проверкой. Лошадь вдруг зафыркала и стала. Я думал, что-то с подпругой. Вышел посмотреть, да тут слабость вдруг накатила… А когда очнулся, то был уже Тюштей – здешним инязором. Пришлось привыкать. Нда-с…

Василий Иванович Пашков родился в зажиточной и очень набожной мордовской семье неподалеку от Арзамаса. Когда мальчик закончил четырехклассную школу в деревне, отец послал его учиться дальше – в Казанскую инородческую семинарию. Было такое специальное учебное заведение для подготовки национальных кадров – учителей и священников. Потом обычная карьера сельского педагога, большая семья, домашние заботы. А в сорок три года Василий Иванович вдруг провалился во времени и оказался в десятом веке так же стремительно и неожиданно, как это произошло со мной.

– А как вы стали инязором, почтеннейший? – поинтересовался я. Неужели и здесь, в эрзянских лесах, произошла точно такая же история, как со мной в Киеве?

Но нет…

– Очень даже просто все было, – пояснил Василий Иванович. – Очнулся в лесу, пока огляделся, пока то да се… Потом уж двинулся куда глаза глядят, да так и вышел прямиком к Эрзямасу. Конечно, я не сразу понял, что попал на то же место, где всегда жил, только на тысячу лет раньше. Не сразу понял, что Эрзямас – это как раз то, что потом станет Арзамасом – моим родным городом. А там не успел я оглянуться – толпа навстречу валит, все кричат, радуются… Это меня народ встречал!

Оказывается, был у них здесь князь по имени Тюштя, – продолжал Василий Иванович. – Ну, судя по рассказам о нем, негодный был человечишка. Недоумок, одним словом. Он как раз бузы тутошней перепил и помер за полгода до моего появления. Его снесли сюда, в Священную рощу, все чин чином, он истлел, как положено. А через полгода вдруг я появляюсь собственной персоной, и все сразу признают во мне того самого Тюштю. Воскресшего, чудесно вернувшегося с того света. Вот и пришлось мне привыкать к роли вождя. Меня теперь все колдуном считают, раз я после смерти вернулся. Ну, и чудесами я, конечно, народ иногда балую – то самогону сварю и дам попробовать, то печку научу сложить. Тут до меня печек и не знали, а теперь понемногу стали присматриваться, как я у себя в доме соорудил. А пшенные оладьи? Это же старинное эрзянское блюдо, у нас в селе их все хозяйки готовили. А тут не умели еще делать, так я научил.

Василий Иванович пристально взглянул на меня.

– А ты тоже был на князя Владимира похож как две капли воды? – спросил он. – Как я на Тюштю?

Я согласно кивнул, и инязор поинтересовался:

– Тот тоже помер, да? И тебя князем признали взамен умершего?

Мне оставалось лишь молча кивнуть, не вдаваясь в подробности. Врать не хотелось, тем более чудом встреченному почти что современнику, и уж точно – товарищу по судьбе. Но ведь и не рассказывать же о том, как на моих глазах зарезали князя Владимира, каким бы он ни был? Не стоит об этом распространяться.

Послышалось чавканье лошадиных копыт по размокшей земле, и к нам подъехали Овтай с Блудом. Овтай был в овчинном одеянии мехом наружу, а Блуд до горла завернул свое тучное тело в шерстяной плащ темно-красного цвета, отчего сразу стал напоминать мне древнего римлянина-полководца.

Лица обоих были тревожны – мы слишком долго разговаривали наедине с эрзянским инязором.

Тюштя мрачно покосился в сторону помешавших нашему разговору, а я, поймав испытующий взгляд боярина, улыбнулся.

– Нам нужно еще кое-что обсудить с инязором, – сказал я. – Еще совсем немного осталось вам подождать. Мы не договорили о самом главном.

– На будущий год ты пойдешь войной на Корсунь, – заметил Василий Иванович, когда мы снова остались с ним наедине. – Возьми с собой Овтая. Парень рвется в бой, а кроме этого, все равно ни к чему не способен. Послал же бог муромскому народу такого глупого князя. Когда я учился в семинарии в Казани, мы очень интересовались, куда девался муромский народ, отчего он вымер и смешался с нами – эрзянами. Никто не знал ответа. Теперь-то я знаю причину, – усмехнулся Тюштя-Василий. – С такими князьями любой народ перестанет существовать.

– Овтай могуч, как дуб, и храбр, как лесной медведь, – повторил я слова, которые муромский инязор часто говорил сам о себе.

– Ну да, это правда, – согласился Тюштя. – Только глуп. Пусть лучше идет с тобой в поход на Корсунь – это всем будет полезнее.