Вячеслав Дыкин - Гусариум (сборник)

Не выходя из задумчивого состояния, граф развернулся и, не попрощавшись, вышел в сад.

По аккуратной дорожке граф вышел к любимому деревцу. Эту вишенку Лев Николаевич собственноручно посадил пару лет назад. Прошедшей весной деревце заметно прибавило в росте, пораскинуло упругие ветви вширь. А когда-то это был жалкий саженец с вялыми запыленными листиками. Граф увидел его у забора одной из крестьянских изб. Юное и неказистое деревцо косо стояло в стороне от ворот, предназначенное то ли на продажу, то ли просто для выкидывания в компостную яму. Что-то необъяснимое зацепило сердце Льва Николаевича и заставило остановиться. Он кликнул хозяев. Вышла баба в неопрятной залатанной юбке, натянутой под самые подмышки.

– Что за деревцо?

– Вишня, – был ответ.

– Какой сорт? – спросил просвещенный граф.

– Укусная, – прошамкала баба.

– Я верю, что она вкусная, сорт-то какой? – не унимался Лев Николаевич.

– Так я же и говорю: сорт ея – вишня укусная! – чуть не по складам, словно малому дитю, пояснила баба.

Граф от души рассмеялся и забрал саженец. Лев Николаевич сам выбрал для деревца место в своем саду, собственноручно посадил его, регулярно поливал и называл почему-то Деревцем Сефирот. Как раз тогда граф начал брать у раввина Минора уроки иврита и основ каббалы – диковинные для русского языка слова потешали Льва Николаевича, и он, видимо для лучшего запоминания, старался приспосабливать их в повседневном быту. Так любимая вишня стала Деревцем Сефирот.

Лев Николаевич, чуть кряхтя, нагнулся и полил основание ствола водой из садовой лейки, затем коснулся упругих темно-зеленых, словно вода в заводи, листочков. Граф любовно, как будто непослушные вихры на голове ребенка, потормошил листву вишни.

– Да-а-а… – удовлетворенно прошептал Лев Николаевич. – Деревцо Сефирот.

Завершив немногословное общение с любимым растением, граф развернулся и пошел назад в усадьбу.

Поскольку времени писательской троице граф дал до утра, за работу решили садиться незамедлительно после его ухода. Француз принес писчей бумаги, перьев и чернил.

– Значится так, милсдари, делать нечего. Надобно начинать. Пьер наш уже в Москве, на квартире, стало быть… Болконский ранен, Наташа не отходит от него, – привычный к работе Тихон постелил перед собой лист.

– Начинай, друг Тихон, – кивнул Сагайдаш и налил себе из бутыли в походную чарку. – Начинай с Андрея и Ростовых, а мы уж попозже подключимся…

– Я бы, с позволения вашего, взялся писать про императора. Вторая линия – дело обычное, n’est-ce pas? – Сен-Том тоже расположил перед собой лист.

– Ну и бог вам в помощь, Петрушу тогда мне оставьте покамест, – казак опрокинул чарку и закусил луком. Вскоре он уже мирно спал, привольно устроившись на траве в тени старых груш.

Тихону храп Степана не мешал. Он отрешился от всего и мысленно перенесся в Москву, где пахло дымом и был сентябрь…

Добрый Тихон будил нежно. Да только Сагайдашу от этого легче не было.

– Батюшка, Степан Тимофеевич, – шептал мужичок, опасливо подергивая казака за воротник, – ужо долгонько почиваете… пора бы и за дело взяться.

Словно две серебряные спицы пронзили мозг Степана от шеи к затылку. И всё его содержимое заполыхало далеким еще предутренним огнем.

– Оу-у-у… – произнес он и добавил что-то совсем неразборчивое, но слегка похожее на фразу «еноты-бегемоты».

Тихон, который был не силен в зоологии, пропустил бормотания Сагайдаша мимо ушей и не унимался.

– Вставайте, пора, пора…

– Оу-у-у… – повторил щирый казак. – Говорила моя бабушка: «Не спи на закате», – да я ее не слухал…

– И что же ваша бабушка говорить изволили? – с искренней заинтересованностью спросил Тихон.

– Голова болеть будет. Вот что.

– Голова у вас, батюшка, болит оттого, что вы горилки чрезмерно приняли.

– Не-е-е… – упорствовал Сагайдаш. – От горилки только польза бывает. А голова у меня болит оттого, что я спать улегся на закате… и никто мне не помешал…

– Мы, милсдарь, – обиженно подобрав губы, процедил Тихон, – уже и про Андрея с Наташей всё написали, и про Пьера начерно… Вам, коллега, только расцветить деталями да подробностями остается.

– А от це – добре… – выдохнул Степан, окончательно приходя в себя. – Добре… Давайте листы, давайте. А сами идите спать. Я справлюсь. Не такие эскапады в боях совершали!

Добрый, но умный Тихон предпочел молча ретироваться и оставить бойца наедине с исписанными листами.