Сергей Бузинин - Последняя песнь Акелы-3

— Как не нужен, — Пелевин оторопело раззявил рот и непонимающе поскреб трехдневную щетину на щеке. — Мне сказали, что чахотка у него, кровью, мол, харкает…

— Кровью харкал, — Полина подхватила Фею на руки и прижала, рвущуюся к каше кошку к себе. — Он, дурень старый, рыбу ел, косточка в горле застряла и неделю, ты понимаешь — неделю! ходил, кырхал и платки кровью пачкал! — не найдя подходящих эпитетов, девушка закатила глаза и тяжело вздохнула. — Через неделю он врача пригласил — такого же дурня, как сам. Этот…

Вновь запнувшись при подборе подходящих случаю выражений, Полина, забыв про полупридушенную Фею, интенсивно потрясла руками. Кошка возмущенно взвыла и, крутнувшись юлой, вырвалась на волю. Девушка проводила беглянку укоризненным взглядом и продолжила:

— Этот, с позволения сказать, ескулап ошарашил дядюшку чахоточным диагнозом. И гроза морей и окиянов мсье Чернофф еще три дня ходил темнее тучи и готовился к отправке в мир иной, — Полина потянулась к кипящему чайнику, но вовремя одумалась и завертелась в поисках тряпки. — А третьего дня дядюшку приятель навестил — Ник Аллардайс — бывший судовой врач… Не знаю, что он там в морях делал, — девушка недоверчиво шмыгнула носом, — людей лечил или по абордажам скакал, но дядюшке мозги вправил, а заодно и кость вытащил.

— Кость в горле? — Пелевин ошалело помотал головой и вопросительно уставился на Полину. — А как же камень? Он же тебя задолго до сего диагноза выписал?

— Меня он позвал, потому что кроме женщины никто камень достать не мог, — терпеливо пояснила Полина, глядя на Алексея, словно учитель, дцатый раз разъясняющий ученику простейшее задание. — Правда, с чего он это решил, ума не приложу.

Пелевин, вспомнив жуткого вида лезвия и тушку ядовитейшей змеи, оберегавших ухоронку с камнем, нервно икнул и сглотнул слюну.

— Так что, когда вдруг на горизонте забрезжила жуткая болезнь и камень как избавление от оной, — не найдя ничего подходящего, Полину подняла с земли пелевинскую шляпу и теперь мучилась, пытаясь ухватить раскаленную дужку чайника негнущейся полой, — он решил соединить приятное с полезным. Ну а коли, опасений за его жизнь нет, как-нибудь и без камня перебьется. Так что, — девушка протянула Пелевину переливающийся на солнце камень, — бери и не спорь.

— А мне-то он зачем? — Алексей, аккуратно надавив ладонью на пальцы девушки, заставил ее зажать сокровище в кулаке. — Мне он теперь без надобности…

— Но ведь ты же хотел девушку свою, Вареньку, оживить! — возмущенно вскинулась Полина, поедая Пелевина ненавидяще-непонимающим взглядом. — Когда в Преторию меня вел, так чуть не каждую пьянку по свою идею фикс талдычил! А теперь — не надо?!

— Понимаешь, — Алексей поднялся на ноги и, повернувшись к девушке спиной, обессилено оперся плечом на акацию. — Раньше я хотел не то чтобы Вареньку — любовь свою оживить, а с тобой по земле походил и вижу — прав был Влад… один хороший человек, — нет добра в воскрешении мертвого и в одну реку дважды не входят… Я это к чему веду, — Пелевин резко повернулся и прямо взглянул в глаза замершей в ожидании девушки. — Я к тому, — преодолевая внутреннее сопротивление, траппер немного помялся, нервно дернул щекой и выдохнул:

— Ни к чему мне старая любовь. Я тебя люблю.

— Правда?! — расплываясь в счастливой улыбке, Полина ошалело хлопнула глазами. — Побожись, что не врешь!

Глядя, как Пелевин размашисто осенил себя крестным знамением, девушка шагнула к нему на встречу, но вдруг остановилась и недоуменно насупилась:

— И это всё? — буркнула она с изрядной долей разочарования и выжидательно уставилась на траппера.

— Что всё? — удивленно шевельнул бровью Алексей, искренне не понимая, о чем идет речь.

— Ну сказал: «люблю» и всё? — девушка, состроив патетическо-романтическую рожицу, вдохновлено взмахнула руками. — А как же всё остальное?

— А-а-а! — Алексей понимающе кивнул головой, — баллады-серенады, охапки роз и прочий романтизьм? Щаз все устроим, — траппер отломил от акации ветку с распустившимся бутоном и, встав на одно колено, протянул его ошалевшей девушку. — Душа моя, — запнувшись на полуслове, Пелевин закашлялся, отдышался и продолжил протяжным, в его понимании — донельзя лиричным, тоном, — душа моя, свет очей моих, будь же моей любовью и счастьем всей моей жизни…

— Дур-ра-а-ак, — счастливо засмеялась Полина, прижимаясь к груди охотника. — Нет, ну какой же ты…

— Милашка?

— Нет, остолоп. Одно хорошо, хоть дурной, но мой…