Андрей Дай - Орден для поводыря

Безсонов удивился, но ничего не сказал. Громогласно скомандовал подъем, и уже вскоре все пространство вокруг наполнилось суетой сборов.

Сразу рванули рысью, лишь изредка переходя на шаг, чтобы дать отдых коням. Мимо мелькали версты и небольшие, дворов пять-шесть, деревеньки. Новокамышенка, Антипино, Колонково, Бураново. Через Чумыш переправились возле Очаковки уже после обеда. Маленький плот не смог вместить всех, и я изнывал от нетерпения на берегу, пока судно вернулось.

Читать не мог. Даже когда шли шагом, буквы двоились и расплывались в глазах. Я злился, утирал серым от пыли платком вяло текущие из носа сопли, стискивал зубы и продолжал трястись во вдруг ставшем неудобным седле. Мир вокруг сжался до пепельной полосы дороги между ушами Принцессы.

– Мнится мне, ваше превосходительство, лихоманка вас одолела, – крякнул Степаныч, когда я с трудом смог запихать непослушное, ослабевшее тело на спину лошади после переправы. – Дозвольте, Герман Густавович, чело ваше испробую…

– Пустое, сотник, – едва найдя достаточно влаги на сухом языке, чтобы облизнуть губы, прохрипел я. – Сколько до Тогульского маяка? Верст двадцать?

– Истинно так, ваше превосходительство. Двадцать и есть. Скоро прибудем. Только сдюжите ли?

– Надо! Значит, сдюжу. Вперед!

Поставил себе цель – село Тогульское. Нужно было только продержаться. Как-то суметь не свалиться из седла, пока не увижу церковь Михаила Архангела. Я так еще утром решил и сразу перестал нервничать и рычать на бестолково суетящихся казаков. Что-то ждало меня именно там.

Елки остались на другой стороне реки. Дальше дорога шла через поля с колосящейся пшеницей, через выкошенные луга, мимо березовых колков, с холма на холм, пока не влилась в широкий и хорошо наезженный Кузнецкий тракт. И наконец там, где речка Уксунай вплотную подходит к местному шоссе, на бугре блеснули золоченые маковки тогульского храма.

– Ну вот и хорошо, – выдохнул я и провалился в черный, без сновидений, сон.

Болел долго и трудно. Слишком долго и чрезвычайно трудно. Особенно для меня, недавнего жителя двадцать первого века, когда если простуду лечить – выздоровеешь через семь дней, а если нет – через неделю. Однако Герочка до двадцати восьми лет как-то сумел дожить, не обзаведясь иммунитетом. Потому болезнь, в мое время не вызывающая никаких опасений, едва не отправила обе наши души на суд Всевышнего.

Нам несказанно повезло, что ни в селе, ни на маяке – бывшей сигнальной заставе Алтайского оборонительного рубежа не было врача. А то знаю я их изуверские методы: чуть что – кровь пускать. Благо обошлись туземными бабульками-травницами и самодельной настоечкой золотого корня.

Ну и прямо-таки отеческой заботой моего Апанаса. Вот уж кто действительно сумел удивить. Так-то, умом, понимаю, что нет у этого человека, кроме меня, никого. Ни ребенка, ни зверенка, и пойти ему некуда. Оттого, быть может, и возился со мной, выхаживал. Водкой грудь обтирал, чтобы жар сбить, с ложечки кормил, снадобья заваривал и настои процеживал. Но чтобы ночи не спать, при каждом моем стоне или писке подскакивая, – это вот как назвать?

В общем, двадцать девятого августа утром, в день Усекновения главы Иоанна Предтечи, я уже мог вставать. И тут же получил целую проповедь от моего белорусского слуги о необходимости немедленно посетить местную церковь, дабы возблагодарить Господа за чудесное исцеление в святой праздник. А я что? Я ничего. Хоть и лютеранин, а спорить не стал. Если меня с боков Безсонов с Апанасом поддерживали, стоял и не шатался. Значит, по мнению высокоученого консилиума, вполне был в силах дошагать до места отправления культа.

Тем более что шагать, простите за тавтологию, было всего два шага. В «одолженную» у местного купца коляску меня отнесли на руках, как малого ребенка.

Нужно сказать, Тогульское выгодно отличалось от других алтайских сел, где мне уже довелось побывать. Длинные, «связные», как на туземном говоре назывались, строения с добавленной в середину дополнительной комнатой дома образовывали ровные, словно вычерченные по линейке, улицы. В центре села, неподалеку от церкви, располагались общественные здания: жилище урядника, почта, продовольственные магазины, цейхгауз и усадьбы самых зажиточных тогульцев. Но и вдоль главной – неожиданно Барнаульской, а не привычно Московской – улицы красовались поместья то ли не бедствующих купцов, то ли не слишком богатых помещиков. В общем, все чинно, благообразно и упорядоченно. Заменить рубленые дома на кирпичные – и легко было бы спутать это алтайское село с небольшим европейским городком.