Олег Шабловский - Форпост. Земля войны

– Да ты философ, – удивленно взглянул на приятеля Спиридонов, – практически поэт. Ишь как красиво завернул. Хотя, знаешь, меня тоже подобные мысли посещали, и не раз. Поначалу думал: узнать бы, какая сволочь меня сюда забросила, поймал бы, ноги повыдергивал. А сейчас мне даже нравится. Все просто и понятно в жизни стало. Хочешь есть – иди и добудь себе пищу. Нужен дом – возьми и построй, есть у тебя деньги или нет – неважно, главное, чтобы руки были на месте и голова. Встретил врага – убей его, и будет тебе счастье. Нет ни закона гуманного по отношению к преступнику и цинично-безразличного к жертве, ни двуличного общественного мнения. Нет необходимости выполнять приказы подлеца и мерзавца только потому, что он выше тебя по должности, или потому, что он обманом пролез к власти, и подчиняться ему тебе велит закон. Закон один – твоя собственная совесть и твое понимание справедливости. Главное – поступай по совести. Как там, в одной книге, писалось: делай что должен, и будь что будет.

– А еще меня философом обзывал, – усмехнулся Войтенко. – Твое понимание справедливости, говоришь? А у капитана тоже было свое понимание справедливости, и Абдулла, наверное, эту самую справедливость по-своему понимает. Так что тут ты, брат, неправ. Закон должен быть, без него нельзя. Только закон должен быть правильным…

– Отцы-командиры, – оторвал собеседников от высоких материй Шевченко, – дозвольте доложить. Метрах в пятидесяти в море болтается наш ялик, и Казанцев руками машет, уже минут десять пытаясь привлечь к себе грешному ваше августейшее внимание.

Сергей посмотрел в указанном направлении и действительно увидел знакомую посудину, усилиями своего немногочисленного экипажа шустро приближающуюся к берегу.

Поселок Старикова производил жалкое впечатление. Полтора десятка настроенных как попало, сплетенных из ивовых прутьев, обмазанных глиной и крытых камышом хижин окружали сложенное из саманного кирпича и отгороженное плетнем здание с большими застекленными окнами.

Вслед за Антоном, раздвигая плечами плотную толпу до крайности возбужденных, вооруженных дубьем и камнями поселенцев, Спиридонов и Шевченко едва протолкнулись на огороженный пятачок господского подворья. В доме раздавался невообразимый шум, гремела бьющаяся посуда, с грохотом падали тяжелые предметы, пронзительно визжала женщина. Со звоном разлетелось разбитое изнутри оконное стекло, вслед за ним, широко распахнувшись, слетела с петель дверь. Первой на улицу выбежала невысокая изящная китаянка, черные длинные волосы ее были растрепаны, на левой щеке алели свежие царапины. Следом за ней несколько мрачных мужиков выволокли и бросили на землю черноволосого смуглого парня лет двадцати с разбитым в кровь лицом и в изорванной в лохмотья одежде.

– А-а-а! – выдохнула толпа, угрожающе придвинувшись к стоящему на коленях и затравленно озирающемуся пленнику.

– Рахматушка! Сволочи, не трогайте его… – Из дома выскочила растрепанная, разъяренная, как фурия, молодая светловолосая женщина. Оттолкнув оказавшегося у нее на пути здоровенного парня так, что тот едва удержался на ногах, она загородила собой перепуганного, избитого эмира.

– Анька, уйди, стерва! – Руководящий погромом плотный бородатый мужик с «калашниковым» на плече и в «лифчике»-разгрузке поверх живописных лохмотьев, ухватил бушующую блондинку, попытался оттянуть ее в сторону и тут же отдернул руку, в которую девушка, стремительно вывернувшись, успела вцепиться зубами. – Убью, дура!

От звонкой оплеухи Анька полетела на землю, тихо поскуливая, подползла к Рахмату и, обняв его, зарыдала.

– Илюха, – окликнул бородача Стариков, – что тут у вас?

– Да вот, – ощерился тот, – хотим эмира кончать, а эта подстилка бандитская под ногами путается. Допрыгается, вместе с ним и порешим.

– Не торопись, порешить его всегда успеете, – кивнул на пленника Спиридонов.

– А ты кто такой, чтобы здесь командовать? – тут же окрысился в ответ Илья.

– Тот, кто будет спасать твою задницу, – спокойно глядя ему в глаза, раздельно отчеканил Сергей.

Бросив быстрый, вопросительный взгляд на Антона и получив в ответ утвердительный кивок, бородач нахмурился и, что-то недовольно бурча себе под нос, отошел в сторону.

– Витя, бери этого хмыря и вон в ту крайнюю хижину, – начал распоряжаться старлей.

– Нет, не трогай его, – снова завизжала девица, когда Шевченко протянул руку, чтобы ухватить эмира за шиворот изодранной рубахи.