Александр Свистунов: Русский гамбит

Я на секунду задумался. Слышал ли сие князь? Для него ведь говорю. Пусть доложит французам, что по дороге на Питер нас надо искать. Думаю, слышал.

— Вот еще что, друг Храповицкий. Есть у меня такое подозрение, что князь Голицын не в себе, умом их превосходительство тронулись. Возьми-ка его, запри в крепком сарае. А завтра и отпустишь. Потому как вроде он и русский, может, в себя придет. А не придет, так и не велика беда, завтра уже не навредит.

Храповицкий молча кивнул. Сомкнулись уланы вокруг князя и унесли его в сарайчик. Тот еще вякнул напоследок, что всех на каторгу гнить отправит, ну и заткнулся скоро.

— Пойдем, — говорю Бекетову, — выступать пора. Как там наш пленник?

— Их величество мрачнее тучи сегодня. И кушать отказываются. Только три чашки кофея с утра выпил да полфунта печенья слопал. Требует немедленно его к царю Александру доставить. Мирный договор готов обсудить.

— Требует — доставим. Переодень его только в мужицкий кафтан. Ну и остальную одежонку подбери. Чтобы не выделялся из нашей партизанской толпы.

Только мы из избы вышли, выстрелы ударили, да часто так.

Что такое? Неужели французы? Ан нет. Ротмистр Чеченский палит с двух рук. Только и успевают ему пистолеты подносить.

Чеченский — черкес, вывезенный из Чечни младенцем и возмужавший в России. Росту малого, сухощавый, горбоносый, цвету лица бронзового, волоса черного, взора орлиного. Характер ярый, запальчивый и неукротимый, беспредельной сметливости человек и решимости мгновенной.

И в кого же он стреляет? Да в своих.

— Это что такое? — кричу в малой паузе между выстрелов. — Прекратить немедленно.

Чеченский вытянулся смирно, потом посмотрел на меня с хитрым прищуром, улыбается.

— Денис Васильевич, — укоризненно он отвечает, — мы же не дурака валяем. Обучаю казаков маятник под пулями качать, вместе с лошадьми.

— Да?! — удивляюсь. — Покажи.

— Пистолеты, — командует Чеченский.

Ему тут же подносят заряженные.

Выстрел. Каурая лошадка скачет, как лягушка. Вверх, вниз, вправо, влево. Еще выстрел, еще. Казак в седле танцует вместе с лошадью. Такие па исполняет, прямо цирковой джигит.

— Хорошо, — говорю, — хорошая школа у нас, спецназа космического, надеюсь, пулей никого не зацепил.

— Что вы, господин полковник, на метр в сторону стреляю. Да, жаль, наше современное оружие нельзя сюда притащить. Мы бы развернулись.

— Тебе дай волю. Ты бы с пучковым автоматом и скорчером всю армию французскую заставил мазурку танцевать. Сразу полмиллиона человек. Очень хорошо, что в этот мир нельзя никаких предметов тащить. Голыми сюда пришли, голыми и уйдем. Так, всё, прекратить тренировку. Бекетов, пригласите ко мне Попова тринадцатого. Выступаем.

Скоро Попов прибыл. Усатый казак, здоровый как медведь, нрава веселого, отваги редкой, но выдумки небольшой. И лошадь ему под стать. Тяжеловоз.

Объясняю задачу подробно.

— Попов, — говорю, — берешь сотню казачков, скачешь впереди по дороге на Москву.

Есаул молча кивает, даже не задумывается, почему Москва. Попов сроду моих приказов не обсуждал, какими бы загадочными они ни были.

— Мы выступаем через час. У меня будет триста сабель и три телеги с особым грузом. Боеприпасы и пленные. Твоя задача обнаруживать французские войска. Предупреждать мой отряд. В случае необходимости вступить в бой, отвлечь и увести противника. С собой ведем десять лошадей расседланных, чтобы вестовые могли на свежих скакать. Вперед, времени нет…

Нехорошо на душе. Обидно и зло. Сколько усилий впустую. Так удачно проскользнули мимо алчно рыщущих французских отрядов. Доставили Наполеона в Москву. В полной тайне, под прикрытием тысячи штыков сдал я императора французского генерал-губернатору графу Ростопчину, с непременным условием поместить Бонапарта в Кремле, крепко запереть его в каменной башне. Лазутчики доносили, что армия французская отступает из Малоярославца в полнейшем беспорядке. Мир можно было подписать. Так нет. Упустил я Голицына.

— Эй, ваше благородие, — резкий крик прервал мои сожаления, — куда же вы скачете на погибель?

Мужичонка в потрепанном кафтанчике, вилы на плече негрозно держит, вот только дорогу моему Барабану преграждает. Я руку поднимаю, гусар останавливаю.

— Чего тебе надобно, как там тебя?

— Фома я, — мужик отвечает, — так вы, ваше благородие, прямо в самый что ни на есть огонь скачете. Вся улица впереди полыхает.