Андрей Величко - Наследник Петра. Подкидыш

Но вот наконец курьер, лично отправленный молодым царем в Москву, вернулся с ответом от Анастасии Ивановны. Велев караулу никого не пускать и на всякий случай заперев дверь кабинета изнутри, Новицкий приступил к чтению не такого уж короткого послания. Написано же там было вот что:

«Здравствуй, государь мой батюшка, на множество лет. Получила я твое повеление, и такое сотворила, что даже не ведаю, простишь ли ты меня, старую. Не стала я указанного тобой проходимца ловить да Афоне сдавать, хоть и не очень это трудное дело, а с недавних пор и вовсе совсем простое. Но ведь мелкий же сей Лесток человечишко, и никак он сам до такого злодейства додуматься не мог! Ибо нет ему в том никакой корысти, а без нее он и не чихнет зря. Я бы еще поняла, коли хотел бы оный змееныш уморить одного тебя, а Лизавету оставить, чтоб, значит, по восшествии на престол ее потом окрутить. Хотя все едино дурак, Лиза твоя девка ушлая, на нее где сядешь, там и слезешь – это ты, ваше величество, небось и без моих подсказок заметил.

Но почему-то устроил дурной Лесток покушение сразу на вас обоих. И никак я не могу иначе мыслить, что это ему кто-то поручил, заплатив али посулив чего ценного. Конечно, у хорошего палача долго запираться немец не будет, но ведь подрядивший его на дело наверняка поймет, что дело нечисто, и пустится в бега. Лови его потом, тем более что Лесток много способен наплести, а мы с его брехней разбираться будем. Да может он и не знать всего, считая, что до того-то и того-то он сам додумался, хотя это ему подсказали. Не один на свете такой умелец, как мой Тихон, – чай, и другие есть. Или через посредников злыдня на дело подряжали, такое тоже может быть. Да, и по сему случаю сообщаю, что лейб-гвардии майор Шепелев и могиканская княгиня Василиса Чингачгукова только твоего приезда и ждут, дабы с высочайшего благословения чин-чином повенчаться. Совсем Степан Андреевич пить перестал, даже капли в рот не берет, просто любо-дорого смотреть. А Лесток теперь и шагу ступить не может, чтобы о том мне тут же не стало известно. Я ведь давно за ним присматриваю, он сразу после твоего отъезда забегал по Москве, как бешеной собакой в зад укушенный. И живет до сих пор в Ново-Преображенском дворце, куда ты его поселить изволил, в комнате как раз над той, где моя внучка Анюта обитает. И уже не раз со срамными предложениями к ней подкатывался, но я ей пока велела блюсти себя, пусть жеребец совсем голову потеряет. Значит, посмотрим мы за этим Лестоком, авось и поймем, по чьему наущению пустился он во все тяжкие. За сим я с тобой, ваше величество, прощаюсь до следующего письма и еще раз желаю тебе всяческого здравия.

К письму моему приложено два листа. На первом – список тех, с кем Лесток встречался, но нет в том ничего удивительного. На втором те люди, с которыми он вроде бы встречаться не должен, но почему-то сделал это. И наконец последнее. Прибыл недавно в Москву аглицкий посол Томас Ворд, по случаю того что страна его признала Россию империей, о чем скоро Совет подпишет бумагу. Так вот, обходит его Лесток десятой дорогой, хотя вполне мог бы и нанести визит, а то и не один».

«Вот так, – сокрушенно признался сам себе молодой император, – опять я чуть не сморозил глупость. Действительно, в любом случае за злоумышленником или вражеским агентом надо сначала последить, а уж потом его брать. И даже если он ухитрится сбежать, но перед этим через свои связи выведет на заказчика… Все равно это будет куда лучше, чем вариант, при котором Лесток расскажет в моем подвале все, что знает, но заказчик останется неизвестным, потому что он действовал не напрямую, а через посредников. Интересно, я в бабкины годы стану таким же умным, как она, или это от возраста не зависит?»

Ты до таких лет сначала доживи, напомнил себе Новицкий. После чего еще раз перечел письмо и бросил его в камин. Ибо оставлять бумагу, из которой ясно следовало, кто на самом деле есть известная московская сводница, не стоило. Мало ли к кому этот документ может попасть!

А вот приложения император сразу сжигать не стал, а, достав из секретера перо, чернильницу и большой лист бумаги, разделил его примерно пополам горизонтальной чертой и сел переписывать бабкины списки. Копии если кто и увидит, то никаких особо вредных выводов сделать не сможет – ведь они писаны царской рукой. Закончив эту тренировку в чистописании, император бросил в огонь оригиналы, подождал, пока они превратятся в пепел, после чего отпер дверь, вышел в приемную и сказал вскочившему при его появлении Нулину: