Александр Сапаров - Назад в юность

– Ну, Сережка, ты в этом году удивил меня так удивил. Вот держи, специально для тебя у моряков купил.

И он протянул мне американский фонендоскоп и изящный неврологический молоточек.

Вот это подарок!

На меня с таким фонендоскопом и молоточком, если поступлю, будет смотреть весь факультет. Наверняка появится куча преподавателей, которые станут долго объяснять, что студенту младших курсов такой фонендоскоп вроде бы и ни к чему. А вот у него есть старый надежный советский… И не буду ли я настолько добр, чтобы поменяться этим инструментом…

– Так что после таких подарков только попробуй не поступить, живо покатишь в военное училище, – в шутку пригрозил отец.

Мы долго сидели за завтраком, а потом я перетаскивал наше с Лешкой шмотье в бабушкину комнату, потому что, пока отец был дома, они с мамой спали в нашей комнате – самой звукоизолированной в квартире.

Я договорился с отцом, что послезавтра мы поедем на рыбалку к бабушке в деревню, там отец и вручит ей и Лешке свои подарки. Отец очень удивился моему желанию. Он думал, я буду зубрить учебники до последнего, но я уже так назубрился, что смотреть на них не могу. К тому же я прекрасно знал, что переключение внимания весьма способствует отдыху головного мозга и как следствие приводит к лучшим результатам при сдаче экзамена.

Усевшись в рейсовый автобус, вооруженные кучей удочек и рюкзаками, мы отправились в деревню.

Бабушка, переехав из Питера в сельскую местность, очень быстро приобрела вид обычной деревенской старушки, даже разговор у нее изменился. Жила она теперь одна в просторном двухэтажном доме. Когда-то в этом строении жила большая крестьянская семья, наши предки. Да в этой деревне вообще все дома были просторные, на Севере России всегда строились основательно.

Люди вели хозяйство, сеяли зерно, сажали картошку, а на зиму мужская часть семейства уходила в Петербург на заработки. Революция и война все изменили, деревня потихоньку вымирала. Этому способствовала и коллективизация, ведь здесь практически не было бедных хозяйств. Поэтому и раскулачили почти всех. В деревне оставались лишь единицы. Бабушки коллективизация не коснулась, к тому времени она была уже представителем пролетариата. А вот многие ее родственники попали под этот каток.

Сейчас в деревне был небольшой колхоз, который, надо сказать, влачил жалкое существование. Машинного парка почти нет, два или три старых трактора, а мелкие агрегаты – сеялки, веялки, плуги и тому подобное – были еще из тех, что конфисковали у крестьян в период раскулачивания. В основном все работы и перевозки производились на лошадях. В колхозе имелась конюшня, куда мы с Лешкой и деревенскими парнями любили ходить. Помогали всегда пьяному конюху Тойво чистить животных, запрягать их в телеги. А больше всего любили, взгромоздившись с перегородки денника на спину лошади, скакать верхом, отбивая все, что можно, пока не полетишь кубарем на траву.

Когда мы подошли к дому, оттуда выскочил растрепанный Лешка.

– Ура, папа приехал! – заорал он и бросился на шею к отцу.

Пока отец с Лешкой тормошили друг друга, на крыльце показалась бабушка. Она подошла к нам и, обняв отца, со слезами на глазах сказала:

– Ну здравствуй, сынок, вот и еще раз удалось свидеться.

Все вместе мы пошли в дом, где сразу же были усажены за стол. Еда у бабушки была немудреная: картошка в мундире, молоко и немного сметаны. Ну и, конечно, калитки – пирожки с открытым верхом из ржаной муки с картошкой и пшеном.

– Ты что, мама, корову никак завела? – спросил отец.

– Да что ты, господь с тобой, – удивилась бабушка. – Куда мне с коровой-то справиться. Это я у соседки беру, у нее одна корова на всю деревню. С фермы молоко нам не продают, сразу в город увозят.

Немного погодя, когда мы поели, отец открыл чемодан, и процедура выдачи подарков началась снова. Лешка, прижав к груди коробку с набором инструментов, убежал в сарай, пристроенный к дому, и скоро оттуда послышались удары молотка. А бабушка, накинув платок на плечи, прихорашивалась около зеркала. Отец, улыбаясь, наблюдал за ней, сидя на лавке у стола. Скоро между ними разгорелся спор, который начинался каждый раз, когда отец приезжал в отпуск.

– Мама, тебе не надоело в деревне? Сидишь тут одна, как сыч, зимой ни тропинки, ни света. Даже радио нет. Дизель и тот только до одиннадцати свет дает, да и ломается чуть ли не каждый день. А в Ленинграде Нинка одна живет, и комната такая большая. Ехала бы ты к ней. Она только рада будет, сколько мы уже по этому поводу разговаривали.