Игорь Градов - «Хороший немец – мертвый немец». Чужая война

— Там, в комнате, фельдфебель Мильке, — сообщил Макс прибежавшим на выстрел солдатам, — он погиб случайно, похороните его, как положено…

Солдаты недоуменно переглянулись (что же все-таки произошло?), но спорить, разумеется, не стали. Приказ командира — это приказ, и его надо выполнять, а не обсуждать.

Макс отправился разыскивать Хопмана, чтобы доложить о случившемся. Все-таки убил военнослужащего вермахта, надо бы сообщить. И, пока искал майора (тот, как выяснилось, был на окраине деревни, устраивал новые позиции), неожиданно вспомнил рассказ Лехи-Дурехи.

Значит, он и есть тот самый немецкий офицер, который спас Леху и его бабку. Наверное, так и было… Но вот что интересно: если бы на его месте оказался Петер Штауф, защитил бы он старуху и ее внука? Или прошел бы мимо, сделав вид, что ничего не происходит?

И еще одна мысль посетила его: «если Леху-Дуреху все же спасли, значит, лейтенант Штауф все-таки вмешался в события и застрелил фельдфебеля? Как все сложно, мозги сломаешь…»

И еще интересно: между тем, что рассказал Леха, и тем, что произошло на самом деле, были кое-какие различия. Во-первых, в избе фельдфебель находился один, без напарника, а во-вторых, Леха говорил, что в тот день стояла жара, летало много стрекоз. А погода сейчас сырая, дождливая. Впрочем, Дуреха мог и ошибаться, столько уже лет прошло. Мог забыть или просто выдумать новые подробности…

Человеческая память, как заметил Макс, вещь очень ненадежная. Часто мы забываем то, что было на самом деле, и придумываем то, чего не было. В том числе различные «правдоподобные» детали и факты…

Макс отыскал Хопмана и доложил о случившимся. При этом постарался, чтобы рассказ был сухим и информативным, без лишних эмоций: услышал детский крик, вбежал в избу, увидел, как фельдфебель Мильке избивает русскую женщину с ребенком, приказал остановиться, но тот не подчинился. Пришлось стрелять…

Майор кивнул и пообещал во всем разобраться и лично, если нужно, уладить дело с непосредственным командиром фельдфебеля Мильке.

Уже поздно вечером, когда Макс заканчивал дела и устраивался на ночлег, Хопман пришел к нему в роту и отозвал чуть в сторону — поговорить. Достал сигареты, закурил.

— Знаешь, Петер, — задумчиво произнес он, — я все больше удивляюсь тем переменам, что произошли в тебе. Ты раньше был ярым сторонником Гитлера, и особенно его теории арийских и неарийских народов. Помню, ты не раз говорил мне, что немцы имеют моральное и историческое право на жизненные пространства, восточные территории, что мы обязаны завоевать их — во имя сохранения и развития нашей нации. А славяне как люди неполноценные должны нам подчиниться и покорно служить. Они, по твоим словам, обязаны трудиться на нас, работать на наших фермах, фабриках и заводах и создавать богатство Третьего рейха. Мы же, в свою очередь, дадим им культуру и приобщим к европейской цивилизации. А то ведь они азиаты… В разумных, конечно, пределах. Привьем любовь к труду, честности и аккуратности, отучим пить водку и воровать. И тогда все будут счастливы: у нас будут богатые дома, большие земельные наделы, предприятия и шахты, а славяне, приобщенные к благам нашей цивилизации, наконец-то узнают, что такое дисциплина и порядок…

Майор выбросил потухшую сигарету и посмотрел на Макса — говорил такое? Тот молчал. Что он мог сказать, если практически ничего не знал о воззрениях Петера Штауфа? Тогда Хопман продолжил:

— Русские не могут жить сами по себе, утверждал ты, как другие европейские народы, ими нужно непременно управлять. Так всегда было и так всегда будет. Жестокий режим Сталина — лишнее тому подтверждение.

— Я? Говорил все это? — не выдержал Макс.

— Да, — кивнул Хопман, — именно ты. Русским, по твоим словам, нужна твердая рука, они привыкли подчиняться и склоняться перед царями. Иначе опять устроят у себя какую-нибудь революцию или поднимут бунт. Как было при Степане Разине и Пугачеве…

— Неужели я был таким идиотом, — почесал в затылке Макс, — нес такую чушь? На меня вроде бы не похоже…

— А на кого тогда? — удивился Хопман. — Это ты у нас проучился два года на отделении славистики в Берлинском университете, изучал русский язык и историю, а потому решил применить свои знания на практике. И попросился добровольцем на Восточный фронт, поближе, так сказать, к предмету своего интереса. И ты, насколько я помню, всегда был приверженцем расовой теории…

«Как много узнаешь о себе! — с тоской подумал Макс. — Вернее, о Петере Штауфе. Интересно, что еще этот идиот проповедовал? Кажется, он был настоящим нацистом…»