Кирилл Смородин - Пленник гибнущего мира

Мысль придала сил. Андрей пошел быстрее и вскоре попал в другой коридор, просторнее и светлее. Вдоль правой стены – деревянные двери. Некоторые открыты, на пороге застыли женщины и дети. Кое-кто из Шкурников останавливался и вслед за родными скрывался в жилище.

Духов смотрел на обитателей Степной Обители и поражался их похожести. Какие они все серые, измученные, напряженные… Что женщины, что ребятня… Шкурники возвращались домой, но коридор не наполняли радостные голоса и уж тем более смех. Единственное, что позволяли себе лишь немногие – сдержанная улыбка. Андрей будто смотрел сцену из немого, черно-белого кино. Больше того, сейчас он сам являлся частью этого страшного фильма.

«Ненадолго», – Духов еще ускорился.

Коридор повел влево, и Андрей увидел Перлмара. Тот шел, почти касаясь правым плечом стены, опустив курчавую, с проседью, голову. Пройдя полсотни метров, Шкурник остановился у двери, постучал. Дверь открылась, на пороге оказалась высокая, худая женщина со спрятанными под темным платком волосами. На светло-сером, из грубой ткани, платье до пят пестрело немало заплаток.

«Витара, – Андрей «узнал» жену Перлмара. Она, как все женщины внешнего витка, старалась быть тихой и незаметной, но в ней чувствовались тепло и доброта. Витара хорошо относилась к Духову, а два года назад, когда тот слег с сильнейшей простудой, заботилась о нем, будто о сыне. – А вот и Шэрон».

Ухватившись за грубую ткань материного платья тонкими белыми пальчиками, у входа возникла девочка лет десяти. Бледная, с синими кругами под большими голубыми глазами и вздернутым носом, дочь Перлмара и Витары облизывала самым кончиком языка бескровные обветренные губы. И жадно смотрела на отца.

«Она его очень любит, – понял Андрей, глядя на девочку. – Но побаивается».

Перлмар переступил с ноги на ногу. Подошел к жене, коротко кивнул – та с видимым облегчением опустила глаза – и присел на корточки. Заросшее лицо оказалось напротив бледной девчоночьей мордашки. Шэрон пару раз моргнула и улыбнулась. Суровый Шкурник ответил – правда, получилась у него гримаса. Но девочка обрадовалась и этому. Отпустив платье матери, вытянула тонкие руки и шагнула к отцу – обнять. Перлмар мигом помрачнел. Выставил ладонь, останавливая дочь, покачал головой. Потом показал на темные глянцевые пятна, оставленные на защитном костюме кровью Ползучего Бора.

«Все правильно, – подумал Андрей, продолжая наблюдать. – Эта дрянь опасна, даже когда высыхает. Ее надо счистить».

Шэрон погрустнела, отвела взгляд и отступила к матери. Витара погладила ее по голове.

Андрей стиснул зубы и покачал головой. В груди болезненной волной поднималась жалость. Бедная Шэрон… Она пыталась радоваться жизни. Но именно что пыталась – Степная Обитель не позволяла ей этого. С рождения девочка видела только тесную келью и узкие, темные, наполненные зловонием коридоры. Она не знала, как выглядит выстеленное облаками и разогретое солнцем небо, потому что Волна Безумия навсегда скрыла голубую ширь за желтым маревом. Не слышала смеха, не имела друзей – и даже не могла обнять отца, когда хотелось.

От горьких раздумий Духов отвлекся, почувствовав тяжелый, злой взгляд Перлмара. Он посмотрел на Шкурника, и по спине побежали мурашки. Тот стоял, уперев ручищи в бока, и, по обыкновению, сверлил Андрея темными глазками – они едва виднелись из-под нахмуренных бровей, почти сведенных вместе.

– Нечего столбом стоять, – с угрозой произнес Перлмар. – Двигай в свою келью, скоро вторая кормежка, потом чистка. Шевелись!

Витара все это время стояла рядом. Когда Андрей робко кивнул и сделал пару шагов, она чуть заметно улыбнулась. Потом положила руку на плечо Шэрон и скрылась в келье. Перлмар так и провожал Духова мрачным взглядом.

Келья Андрея располагалась сразу за жилищем сурового Шкурника. Дверь, сколоченная из досок, оставалась открытой – воровать у Духова было нечего.

«Хорошее место мне Кагановский подобрал», – мысленно проворчал он, изучая тесное и грязное помещение.

Комнатушка была размером с ванную в доме Андрея. Пол, стены и потолок железные, справа низкая деревянная лежанка. Очень узкая: захочешь во сне перевернуться – непременно свалишься. Слева темнело и воняло круглое отверстие отхожего места. Посреди кельи, на полу, стояла миска – даже в полумраке Духов разглядел, насколько она грязная, и к горлу подкатила дурнота.

«Тихо, тихо! – сказал он себе, старательно сглатывая. – Я ведь ни разу не ел из этой пакости! И не буду!»