Андрей Десницкий - Угарит

Не обращая внимания на мой распухший нос и прочие красивости, Ахиэзер продолжал ласково и дружески повторять одни и те же слова. Мало-помалу успокоившись, я понемножку начала понимать, чего он от меня хочет. А хотел он, на удивление, не от меня, а для меня… Хотел, точнее, предлагал тишины, покоя, отдыха… И обещал, что все будет в порядке, и Веньку мы обязательно спасем, а вот сейчас надо просто переждать, отдохнуть, успокоиться…

В первый момент мне хотелось просто послать его куда подальше – с какой стати незнакомый человек будет смешиваться в чужие дела? Не иначе у него в этом какой-то интерес, и фиг знает, чего он потом захочет от нас за свои услуги. Но, с другой стороны, деваться мне все равно было некуда, а тут появлялась хоть слабенькая, но все-таки надежда на помощь. В конце концов, кто не рискует, тот не пьет шампанского, а хуже, чем сейчас, мне уже наверняка не будет. Да и сам Ахиэзер, если честно, почему-то внушал скорее доверие, чем опаску.

Всхлипнув напоследок, я дала себя уговорить. Ахиэзер отвел меня в какой-то маленький загородный домик (идти оказалось совсем недалеко, минут пять), где мне дали воды, много-много свежей прохладной воды, а еще лепешек и козьего сыра, и постелили в углу большой комнаты. А потом наступила ночь, и я… я без сил рухнула на постель и провалилась в какой-то глубокий черный колодец, в который я летела, летела и никак не могла приземлиться. Но лететь было совсем не страшно. Кто-то большой и сильный взял на себя решение моих проблем, а значит, все обязательно кончится хорошо, это я во сне почувствовала окончательно и бесповоротно.

Когда мир снова обрел краски, звуки и запахи… запахи были неважными: воняло затхлой мочой, прелой соломой и еще какой-то гнилью. Краски и звуки, впрочем, тоже не сильно радовали. Бурая глиняная стена прямо перед глазами, полутьма, стрекотание сверчка, посвист далекой птицы, блеяние козы. И боль – тупая в затылке и висках, острая в затекших запястьях… они были перехвачены сыромятным ремнем, грубо, сильнее, чем нужно. Болели ушибленные ребра, болело практически всё… но это еще было ничего.

Хуже всего, что очень хотелось пить, а кроме того – размяться. Я лежал скрюченным в какой-то каморке среди дерюжных мешков и глиняных сосудов, совершенно голый со связанными руками и ногами, и ничего, ничегошеньки не мог изменить в своей судьбе. И в судьбе Юльки.

Мне послышалось, или это ее голос прозвучал где-то там, где только что пела птица и блеяли козы? Она кричала… или мне всё это только кажется? Ее здесь нет. Ничего нет, кроме мешков и сосудов, кроме плена и позора, кроме полной неясности и страха… А впрочем, страха не было. Была какая-то тупость и вялость, сильно, видать, меня по башке угостили. Я лежал и не мог понять, прошло ли полчаса с момента моего пробуждения, или только две минуты, и вообще где я и что я. Может, никаких Сокольников никогда и не было, я и вправду уроженец здешних мест, чей-то беглый раб, или схваченный на войне неудачливый воин, или… да кто его знает, кто я. Сейчас – никто.

Там, за дверью, опять кричали, и довольно громко. Но голова гудела, слов я не мог разобрать, и уж тем более – осознать, кто там кричит и зачем. Да и какая разница? Мне бы воды… и чтобы руки развязали.

Дверь за моей спиной распахнулась. Я медленно повернулся на бок, запрокинул голову… Там стоял какой-то мужик, которого я прежде не видел. Ах, да, был базар, были какие-то идолы. Была Юлька – где она? А этого мужика не было.

– Очнулся, мертвый пес? – спросил он меня незло, даже с интересом.

– Сам такой, – ответил я почти безразлично.

– Дерзишь, – покачал он головой с усмешкой, – а ведь ты в моих руках. Пить, наверное, хочешь?

– Хочу, – согласился я.

– А я могу дать тебе воды.

– Ну так дай.

– А могу и не дать.

Я промолчал.

– Ты должен называть меня своим господином.

– Дай попить и развяжи меня – назову. Жалко мне, что ли?

– Нет, ты сначала смирись.

– Где моя… моя женщина? – спросил я о другом, о том, что было намного важнее.

– А кто ее знает. Она не твоя. У беглого раба нет ничего своего, кроме жизни, и та принадлежит его господину. А господин твой – я.

– В первый раз тебя вижу, – ответил я, – и рабом не бывал от рождения.

– Да, ты не похож на раба, – неожиданно согласился он, – ну так пить-то будешь?

– Да, мой господин, – ответил я. В конце концов, так можно назвать и просто человека, с которым хочешь быть подчеркнуто вежлив, – только развяжи меня.