Андрей Посняков - Мятеж

– Сбитню, сбитню бери, господине!

– Да ну вас!

Божин отмахнулся, подогнал коня и уже у самого Торга нос к носу столкнулся со своим оппонентом Степанкою! Тот ехал верхом, в окруженье толпы простонародья – смердов, мастеровых и прочих «шильников», как в Новгороде называли всех склонных к смуте простолюдинов, вне зависимости от их занятий.

– А! – Какой-то бледный ликом мужик, сутулый, с темным, пылающим недюжинной ненавистью взором, неожиданно ухватил боярина за полы однорядки. – Вот он, Данилко Божин, кат! Хватай его, люди, хватай!

Тут и Степанко спешился, подскочил с кулаками, ему в помощь налетели и остальные – Божин и глазом не успел моргнуть, как его уже стащили с коня, поволокли куда-то. Кинжал вытащить не дали, бросили наземь да принялись пинать ногами, разбив в кровь лицо.

Боярин пытался сопротивляться – да уж куда там, против стольких-то здоровенных рыл!

– Эй, эй! На помощь!

Авраамка бросился было обратно к Детинцу… да не смог добежать: тот самый, сутулый, с бледным лицом, проворно нагнав слугу, ухмыльнулся, выхватив нож…

– Ой, Господи-и-и! – Испуганно возопив, юный слуга наскоро перекрестился и с разбегу сиганул с моста в Волхов.

Не утонул – вынырнул да к Федоровскому вымолу поплыл ходко.

– Ну и пес с тобой! – Досадливо сплюнув, бледнолицый убийца сунул нож за голенище и, обернувшись, махнул рукой Степанке: – Да хватит уж бить! В реку боярина, в реку!

Так и сделали: раскачали бедолагу Божина на руках да с молодецким посвистом швырнули в Волхов.

– Водяному поклон передавай, хороняка!

– И русалкам не забудь тоже!

Посмеялись, глядя, как сомкнулись над боярином зеленовато-синие воды, золоченные выкатившимся на небо солнцем; Степанко испуганно оглянулся:

– А может, зря мы так?

– Ничего и не зря! – хмыкнул сутулый. – Пущай знают – вольностей новгородских порушить не дадим! Верно, людство?!

– Так, Ондрейко! Так! Верно молвил!

Судьбой брошенного с моста боярина особо никто не интересовался: выплывет так выплывет, а утопнет – туда и дорога, не жалко. Испив сбитню да квасу, Степанко и его разгоряченные сторонники с веселыми криками вернулись обратно на Торговую площадь, там еще покричали малость да разошлись – кто домой, большинство же – на Витков переулок, в корчму Одноглазого Карпа, стригольника и вообще людины подозрительной напрочь. Убивец Ондрейко – или как его там по-настоящему, один черт знает – с тем Карпом приятельствовал, встретились, как родные, обнялися, едва ль не облобызалися.

А на Торговую площадь – запоздало! – примчались, прогрохотав по мосту, вызванные кем-то стражи верхом на сытых конях, в немецких, сверкающих на солнышке бронях, в шеломах, в кольчужицах.

– Ну?! – явно любуясь собой, подбоченился, сидя в седле, десятник – парняга молодой с усами да бороденкой кудрявой.

Подбоченился, подкрутил усы, на людишек – купчишек мелких да прочую теребень, что боязливо у церкви Бориса и Глеба толпились, – глянул грозно:

– Я вас спрашиваю! Где тут шильники?

– Были шильники, – наперебой загомонили людишки. – Были! В реку кого-то скинули, а потом разошлися неведомо куда. Припозднилися вы, робяты!

– Какие мы те робяты, смерд?!

Гневно погрозив кулаком, десятник заворотил коня обратно и махнул рукой воинам:

– Уезжаем. Неча тут и делать! Эй, малец… – Палец в латной перчатке уперся в грудь торговца пирогами. – С чем пироги-то?

– С капустой, с вязигой, с ревенем, – охотно перечислил отрок.

– Давай-ко с вязигой!

– Пожалте, мои господа, кушайте на здоровьице!

– А вкусны! – откусив, ухмыльнулся десятник. – Ну все, парни! Едем уже.

Загрохотали по мосту через Волхов копыта сытых коней, поехали обратно в Детинец довольные стражи… Позади за ними с воплями бежал юный пирожник:

– А медяхи-то? Медяхи? За пироги-то… у-ум… Хоть пуло б заплатили!

– Я вот те заплачу! – обернувшись, десятник хлестнул в воздухе плетью. – Иди отселя, малец, цел покуда!

– Чтоб вас…

Ловко уклонившись от плети, пирожник побежал прочь да, остановившись на середине моста, с горечью плюнул в Волхов…

…едва не угодив в голову сидевшему в небольшой лодке гребцу – дюжему вихрастому парню. Тот, правда, на плевок внимания не обратил, приналег на весла:

– Куда везти-то, боярин?

– На Софийскую. К Козьмодемьянскому вымолу, – едва отдышавшись, вымолвил мокрый, как курица, Данила Божин.

Мокрый… с подбитым глазом… да хоть живой.

Навалился парнягя на весла, поплыли мимо белокаменные стены Детинца, засиял отраженным солнышком седой Волхов.