Юрий Корчевский - Командир штрафбата

Наклонив голову, Сергей оглядел себя. Он был укрыт тонким одеялом, а на теле, под ним – ничего, голый совсем.

– Кто меня раздел?

– Да кто же, кроме меня? Я и раздела.

– Оружие моё где?

– Пистолет на ремне был, я его в холодную кладовку заховала.

– Принеси, пусть под подушкой лежит, мне спокойнее будет.

– Со мной, что ли, решил воевать?

– Вдруг бандиты придут?

– И какой с тебя вояка? Пистоль свой не удержишь! А насчёт бандитов – приходили тут разные, подхарчиться возьмут что – бульбы да сала; самогонку ищут, да нет её у меня. С чего гнать? С тем и уходят.

– Не обижают?

– Пока обходилось.

Сонливость опять овладела Сергеем, и он уснул. Спал долго, а проснулся – опять за окном светло. Василина хлопотала у печи, в избе вкусно пахло хлебом.

– Есть хочу, – вдруг ощутил острый голод Сергей.

– Здоров ты спать – сутками напролёт. Видно, из-за потери крови. Курточка и рубаха все в крови были. Отстирать не смогла, выкинула. Только штаны да исподнее и остались.

– И на том спасибо. Василина, а что ещё ты видела? Ну, там, где меня нашла?

– Мертвяки одни. Все воюют, друг дружку убивают – зачем? Рано или поздно война всё равно закончится. Вон мы в школе учили – сто лет война Франции и Англии продолжалась, но и та закончилась. Наверное, воевать устали. Охота подраться – подеритесь кулаками. И всё! Кто в деревнях да в местечках остался? Бабы, дети малые да старики. Кто хозяйство поднимать будет?

– Правильно говоришь. Только не мы войну эту начали. Ты за кого?

– Ни за кого, я – сама по себе. С мужем до войны на хуторе поселились. Хорошо жить начали: корова, птица во дворе – только работай, не ленись. А тут война проклятая грянула. Советы отступили, немцы пришли. До хутора они не добрались. Как-то муж в город пошёл, хотел полмешка пшеницы на керосин для лампы поменять, а его полицаи сцапали. С тех пор – ни слуху ни духу. Жив ли, нет – не ведаю. И кто я теперь – вдова или мужняя жена – непонятно.

– А Советы придут?

– Что мне коммунисты? С немцами я не якшалась, работать буду, своё хозяйство снова заведу. У меня, кроме коровы, ничего не осталось. Поляки приходили – всех кур постреляли, с собой унесли; украинские самостийники – кабанчика прирезали на пропитание. Даже советские партизаны были – и то всю муку унесли.

– Тяжело одной.

– А то! Каждый женщину норовит обидеть.

– Сколько тебе лет?

– Тридцать два.

Сергей мысленно охнул. Почти сверстница его, а выглядит старше. Жизнь ли её так состарила или пережитое? Впрочем, в его прошлом – или будущем – мире, если женщину от косметики отмыть, ещё неизвестно, как она выглядеть будет. А на Василине ни туши, ни румян, ни губной помады – ничего. Может, и хотела бы выглядеть получше, попривлекательней, да где во время войны взять ту же губную помаду? Несбыточная мечта!

– Ты чего замолк?

– Устал, отдыхаю.

– Для хворого или раненого – вот как ты, сон – первое дело.

– Куда меня?

– В грудь, дырка спереди и сзади.

– Навылет, значит.

– Затягиваться раны стали, ещё недельку – может, и вставать начнёшь.

– Долго.

– Вот чудак-человек. Скажи спасибо, что жив остался.

– Кому спасибо?

– Да хоть Богу, хоть Святой Марии.

– Неверующий я.

Василина вышла во двор, а Сергей снова уснул. Проснулся он уже вечером, поел свежеиспечённого хлеба с молоком. Вкуснотища! В армии хлеб чёрный и зачастую чёрствый давали, а молока он не видел уже давно.

Вспомнилось детство. Мама утром наливала кружку молока, отрезала ломоть хлеба, а он, Сергей, капризничал, есть не хотел. Молод был, неразумен. Сейчас бы весь каравай съел.

Сергей дожевал хлеб – особенно понравилась румяная корочка, подобрал крошки и кинул их в рот. В желудке разлилось приятное тепло.

Он откинулся на подушку. Вроде простое, обыденное действие, а как устал! Выкарабкался из лап смерти, жив остался, а сил нет.

Сергей провёл рукой по щеке. Щетина изрядная, руку колет. Побриться бы, а станка нет, в «сидоре» остался – там, на месте ранения.

Что с группой? Погибла или удалось вырваться? Если живые остались, наверняка в отдел контрразведки вернулись. Тогда почему его никто не ищет? Сочли убитым, или вся группа бесславно полегла?

Бессилие, а пуще всего обида на себя за допущенную ошибку угнетали. О себе бы как-то в отдел сообщить – что ранен и жив. Только вот как? Телефона нет, а рисковать Василиной, посылая её в ближайший отдел контрразведки, он не хотел. Она и так ради него жизнью рисковала. Теперь ухаживает за ним, как за малым дитём, кормит-поит, горшки выносит. По большому счёту – оно ей надо? Он ей не родня, да отплатить за заботу ничем не может, денег нет. На оккупированных и освобождённых территориях был в основном натуральный обмен. Меняли продукты на вещи, ценности. При немцах в ходу были оккупационные марки, не ценившиеся ни самими немцами, ни жителями. Бо́льшую цену имели рейхсмарки, но после прихода советских войск и они потеряли свою значимость. А поскольку зарплату платили только госслужащим, то остальное население советские рубли в руках не держало.