Константин Радов - Миноносец. ГРУ Петра Великого

Наклонные длинные реи врага повернулись, паруса захлопали, теряя ветер. Похоже, рулевой переложил руль на борт: судно замедлилось и начало боком приближаться. Крики стали неистовыми, захлопали выстрелы. Я бросился ниц. Ага, они считают «Марион» уже своим и не хотят уродовать ядрами – ружейным огнем очистят палубу, и вперед! Первая веревка с трехлапым крюком на конце взвилась в воздух, за ней другие. Еле увернулся от острия! Вот теперь пора. Не поднимаясь на ноги, достал длинным пальником ближайшую бортовую пушку – прямо гром небесный! Половину пороха вынесло через раздолбанную втулку. Слава богу, не лопнула! Схватив фитиль из-под ног рванувшихся к борту поджигателей, метнулся к дальней, выпалил – вовремя, самые резвые пираты уже приготовились прыгать. Их просто сдуло, так густо летела картечь. За дымом плохо видно: что там, на вражьей палубе? О, есть один костер! Почему всего один?! Не добросили? Или Пашка половину матросов перестрелял?

Влетаю за баррикаду… Так и есть! Только не Пашка: не так лежат. Выглядывали поверх досок, когда по ним дали залп? Да, не бывали они в баталии. Теперь учить поздно. Хватаю зажигательный мешок, с раскрута перекидываю пиратам, целясь на огонь. За ним другой, потом бутыль с кислотой: угощайтесь, друзья, мне не жалко! Уцелевшие матросы впали в горячку боя и без принуждения мне помогают. Один выскакивает из-за нашего укрытия, занося стеклянное оружие над головой…

– Стой, дурак!!!

В бутыль попадает пуля, безумца окатывает тяжелым дымящимся потоком – вопль его способен обрушить небо, но кислота не успевает глубоко проесть плоть: залитая скипидаром одежда вспыхивает, превращая тело в сгусток живого пламени, бегущий по горящим лужам сюда, где зажигательные снаряды и начатый бочонок с порохом…

Громовый удар настигает в воздухе. Волосы вспыхивают, но в следующий миг я больно врезаюсь в море. Вынырнув, мучительно откашливаю соленую воду. Тянет вниз. Отстегиваю шпагу, скидываю обувь… Что там еще? Кошелек? Жизнь дороже, пусть тонет. Совсем не помню, как успел прыгнуть. Поперек всего судна – дивлюсь, что жилы не лопнули! Сверху падают обгорелые клочья, надо успокоить дыхание и плыть. Подальше от огня и пиратов: за горящим «Марионом» не видно, что сталось с их кораблем. Конечно, мне не осилить десятки миль, отделяющие от берега, но остается шанс продержаться на воде, пока заметят с какого-нибудь судна…

Все оказалось бесполезно. В морском просторе пловцу не укрыться. Через малое время меня догнали, утихомирили веслом по голове и оглушенного втащили в шлюпку.

– Алла-а-а-а-аху акбар!

– Ашхаду алля иляха илля лла-а-а-а-а-а…

– Ашхаду анна Мухаммаду расулу-лла-а-а-а-а-а…

Издалека плывет над землей протяжное пение муэдзина. Солнце едва зашло, значит, зовет к вечерней молитве. Много дней прошло, пока стал различать отдельные слова в заунывных руладах.

Очнувшись на пиратской шебеке, я не чаял остаться живым в окружении свирепых, как бешеные псы, берберийцев. Еще бы им не злиться: добыча, которую почти держали в руках, догорала неподалеку, свое судно выглядело немногим лучше. Огонь на палубе врагам удалось погасить – все же такая толпа на борту, но остатки такелажа висели палеными обрывками. Мачт нет – то ли пришлось свалить в борьбе с пожаром, то ли сами упали, когда перегорели ванты. От парусов тоже мало что осталось. Чуть не половина ватаги убита, ранена или обожжена. Знали бы злодеи заранее, что так будет, – ни за что бы не погнались, теперь же вымещали ярость на пленниках. Покойный Гастон, к несчастью, оказался прав.

Уцелели при взрыве те, кто был на баке, хотя не все. Капитан Пажес со сломанной рукой, трое напуганных до окоченения матросов и мой Пашка: похоже, этому парню природное чутье помогает выбрать самое безопасное место. Высокий молодой араб с красивым, но изуродованным гримасой жестокости лицом подошел, что-то приказал: пленных моментально поставили на ноги у фальшборта. Погода стояла отнюдь не штормовая, но меня повело вбок и приложило о палубу; кто-то пинал босыми ногами по ребрам, однако при таком головокружении и сапогами не подняли бы. Так и оставили в покое. Араб говорил что-то, не заботясь о переводе: понятна была только интонация, гневная и негодующая. Видимо, важный чин изволил пенять, что неверные посмели противиться ему, защищая свою жизнь и имущество. Разгорячившись от собственных речей, выхватил клинок и одним мощным взмахом снес голову ближайшему пленнику. Другой попытался закрыться ладонями: сначала кисти рук упали на палубу, потом оставшиеся части, до плеч, наконец, рухнувший в агонии обрубок человека, содрогаясь в луже крови у ног своего мучителя, лишился головы.