Александр Короленко - Крик в потерне. Часть первая (СИ)

Остро захотелось вернуться, хотя бы предупредить… Но как выбраться из этих подземелий, плюс Морозов на подходе, время от времени слышны его завывания, всё громче из раза в раз. От невесёлых мыслей зарычал сам, наполнив старинные своды раскатами отчаяния и тоски. Так тебе и надо, осёл, так вам все и надо… Захотели золота, гребите его, купайтесь в нём, хоть грызите эти дьявольские плитки жёлтого металла. Но вот взамен оставьте душу и всё то, что вам дорого. Ибо так было испокон веков, человеческие страдания и кровь сконцентрированы в радующих глаз брусочках, слитках и изделиях. Растворены и навеки спаяны, ждущие новую жертву… Все беды из-за денег. Косвенно или прямо, суть одна…

… - Дверь целая, замок работает, - радостно воскликнул Махоркин, щёлкая засовами. – Ура, господа!

При звуках его голоса пришёл в себя, пытаясь стряхнуть остатки ступора.

- Вася, грузим оружие! – распорядился мэр. – Где и что тут есть?

За какие-то десять минут мы притащили в разгромленное взрывом помещение портала четыре ящика с пулемётами, три с золотом, плюс приготовленные заранее рюкзаки с лирами. Прихватили внушительное количество патронов «7. 92», закинули поверх всего несколько карабинов. Эх, хреново, всё в смазке, не выстрелить.

- Ну всё, - Махоркин запер наглухо дверь и присел рядом с нами на ящики.

- Я тут рюкзак с продуктами нашла, - грустно улыбнулась мне Наталья и показала на слегка посеченный осколками ранец. Один из тех двух, что мы с Морозовым притащили от Лариссея. Ну хоть не впроголодь сидеть будем. Там и бутылки с водой должны быть, протянем. Если только Захар до нас не доберётся.

- Так ты чему удивился так в подвале? – поинтересовался я у мэра. – Про невозможное что-то говорил.

- Да когда человек обращается, - пояснил тот. – Время немного уходит, минут десять-пятнадцать хватает. А с Зориным всё иначе. – Махоркин обречённо вздохнул. – Провёл он нас вокруг пальца, меня, с моей спецспособностью, так вообще невозможно же обмануть. Как раньше считал. Не представляю, как дальше жить буду… Целый мир помог сгубить. Всегда думал, что найду в себе силы пожертвовать собой ради блага людей, мир спасти. А вон как вышло… Наоборот.

- И как можно исправить? То, что пошёл устраивать полковник?

- Не знаю, - совсем тихо произнёс мэр. – Но обязательно выясню. За любые деньги решу проблему, не отступлюсь. Одно понятно – ЦБ тут явно не при делах, всё Миссия, за ногу её…

Немного помолчали, лишь мой собеседник нарушал тишину задумчивым чесанием остатков шевелюры.

- Кажись, идёт, - навострил уши Антонович, и в подтверждение его слов по двери прошёл медленный скрежещущий звук. – Ну всё, держись родная…

И в то же мгновение мощный удар сотряс металл, секунда и он повторился. Полный злости и тоски вой сотряс стены потерны, устремившись в самые потаённые уголки монументального сооружения. И вновь удар… Стоял и отгонял от себя все мысли, просто не пускал их в разум, усилием воли пытаясь не орать от ужаса. Затем взгляд упал на Маркелову и вдруг стало легче. Словно и не ломился к нам славный в прошлые времена, настоящий боевой сержант Морозов Захар, превращённый фанатичным мудаком в непонятного и поистине страшного монстра. Словно миру, в котором родился и жил, не грозила гибель от ужасного вируса, или как там эту заразу назвать…

Я взял в руку ладонь Натальи и привлёк девушку к себе. Обнял её и поцеловал в волосы, заметив в пышной шевелюре седую прядь. Тяжело вздохнул и крепко-накрепко закрыл глаза, вздрагивая всем телом при каждом новом ударе о дверь. Прости меня, родная. И поверь на слово – в обиду не дам, кинусь с голыми руками, буду зубами рвать, но к тебе не подпущу. Сдохну, но выстою. Тем более другого смысла в жизни не вижу, кроме тебя.

- Кажись выстоит, - загробным голосом констатировал Махоркин, опасливо осматривая дверь, вибрируя при этом всем телом как трамбовка для тротуарной плитки. – Кажись, поживём…

… Морось неприятно холодило лицо, но мне было всё равно. Ветер, угрюмо завывавший в степи и сотрясающий сухими кустами низкого колючего кустарника в унисон пел с голосом моей души. А низкое серое небо, давившее на плечи многотонной плитой, не давало чувствам взять верх над разумом, словно пережигало их. И я был этому рад. Ибо всё то горе, выпавшее на нашу долю, в простое человеческое сердце не помещалось.

- Земля тебе пухом, Антоныч, - произнёс я и поставил последний камень на могилу. – Спи спокойно.

- Пухом… - повторила Наталья и прижалась ко мне.