Ульян Гарный - Ни слова правды

Рядом с Осетром ехал Косматко и рассказывал о наших приключениях, оба изредка поглядывали на меня, усмехаясь. Я молчал, поглядывая вокруг, искал Зарю и Леха. Но их нигде не было видно.

Спешились возле казарм, Осетр крепко стиснул мне руку и сказал:

– Коня устроишь – приходи ко мне.

Я молча кивнул, еще раз удивленно поняв, что подчиняться воеводе легко и приятно. Такая сила и правота в этом человеке, что даже сомнений не возникает в правильности его решений, настоящий генерал.

Ассама я привел в богатырскую конюшню, расседлал, почистил, проследил, чтоб его устроили не хуже, чем Каурого Косматко в своем зиккурате, натаскал ему свежей воды, пошел в свою комнату, умылся, сменил пропотевшую одежду и отправился к Осетру. Зари по-прежнему нигде не было видно. Не встретил я и Леха, ни во дворе ни возле воеводиных палат.

Светлицу воеводы можно было отыскать по громогласным раскатам хохота, доносившимся оттуда. Когда я вошел, увидел в центре светлицы Косматко, который явно изображал Азамата в момент, когда тот отгадывал загадки. Азамат у него вышел совсем не похожий, но полный жадности и глупости и строил уморительные рожи. Тут черед дошел до меня, я у Косматки был изображен, как полный достоинства и мужества мудрец, снисходительно разъясняющий Азамату смысл бытия. Но, увидев меня, Косматко прервал представление и указал на меня. Находящиеся в комнате богатыри и гридни, знакомые и незнакомые, уставились на меня во все глаза, на секунду воцарилась тишина. И… взорвалась восторгами и здравицами, грохнуло троекратное «слава!», каждый старался подойти, пожать руку, обнять, незнакомые наперебой знакомились, знакомые стучали одобрительно по спине и плечам. Словом, я теперь местная знаменитость, похоже.

Осетр подошел, крепко пожал руку, снял с пояса кинжал, сунул мне за пояс, торжественно произнес:

– Держи, заслужил. Нарекаю тебя княжеским отроком в младшую дружину. Пойдешь под начало… – Тут он помрачнел, развернулся и гаркнул: – Тихо!!! Хорош орать и веселиться, враг у ворот!

В светлице все затихли, стали усаживаться на места, улыбки померкли, лица посерьезнели. Осетр продолжил, обращаясь к одному из гридней:

– Сивуха, ты давно служишь, возглавишь младшую дружину, пока Лех не вернется. Или пока… В общем, временно его место займешь.

– Слушаюсь, – ответил гридень, вставая. – Не посрамим Русь, воевода.

– Садись, воин, и ты присядь, Василий, будем совет держать.

Как по волшебству рядом со мной появился табурет, кто-то из отроков, теперь сослуживцев моих, расстарался. Эх, теперь бы имена всех бы выучить, а то неудобно.

– Скажи, Тримайло, когда последний раз Леха видел? – спросил Осетр.

– Возле Косматкина болота расстались, больше не видал, – ответил я.

– После этого от него шептун прилетел про мрассовцев, и все, с тех пор ни слуху ни духу, – посетовал Осетр. – Ладно, если жив – объявится. А теперь слушать меня! К князю посол был от поганцев, сказал слово султана: завтра на рассвете русы уплатить должны по золотому за каждого жителя Славена, всех коней, коров и баранов отдать, признать при свидетелях себя данниками Амана, и признать все войско русское войском черных мрассу, и по велению халифа белых мрассу или султана черных мрассу участвовать в походах басурманских.

По светлице пробежал недовольный ропот, раздались возмущенные возгласы: «Чего захотел», «Накося – выкуси» и прочее в таком же духе, в основном непечатное.

– Цыц, тихо, дайте сказать, – побагровев, заорал Осетр. Перевел дух и продолжил: – Если откажет князь славенский Всеволод в просьбе султанской, на рассвете быть сече, мрассовцы обещают город пожечь, горожан побить, в живых никого не оставить, даже в полон брать не будут. Стены сровняют с землей, а пожарище засыпят солью, чтоб лет двадцать на месте Славена ничего не росло, и только звери лесные землю соленую грызли. Князь Всеволод, подумав, велел вече созывать, всех горожан на площади перед детинцем. Уже глашатаи по всему городу о слове султанском кричат и народ к детинцу сзывают. Времени приготовиться у нас где-то часа два-три, не более: всем тысяцким на стенах караулы удвоить, на воротах утроить, всех, кто от стен и ворот свободен, без копий и щитов, только кольчуги, мечи охотничьи [52], – на площадь. Старшая дружина с гриднями, кольчуги под епанчами спрятать, шапки с кольчужным подбоем надеть, никаких шеломов, разрешаю только кинжалы да пистоли, но так, чтоб не напоказ. Младшая дружина с купеческим ополчением, возле казарм собраться, сигнала ждать. Вам железо любое разрешаю, кроме копий, они в большой толпе без надобности. Как народ на площади соберется, на главной башне княжеский стяг развернут [53]. Тогда, Сивуха, ты своих на четыре кустодии [54]разбей и с четырех сторон площадь отроками и купцами запрешь наглухо. Вот гляди-ка.