Борис Батыршин - Египетский манускрипт

– Ну ладно, – вздохнул Яков. – Давайте так. Тогда я попробую разузнать кое-что, а вы… ты то есть, – лучше пока из дому не выходи. Завтра утром я зайду – и пойдем к господину лейтенанту…

– Барышня, барышня! Радость-то какая! Сергей Алексеич нашлись!

Варенька вскочила с плетеного кресла, будто подброшенная пружиной. На террасу вбежала встрепанная Глаша – кухарка Выбеговых, отправившаяся с господами на дачное житье. Круглое, пряничное ее личико раскраснелось от радости:

– Митька записку принес со Спасоглинищевского: Сергей Алексеич еще вчера ввечеру домой явились, отужинали, а поутру – сестрице своей, барыне нашей, отписали. Нина Алексеевна сейчас в слезах от расстройства чувств – сами знаете, как они по братцу убивались…

Варенька кинулась к бестолковой Глаше и схватила ее за руки:

– А что он пишет? Где пропадал? Здоров ли?

Глаша открыла было рот, чтобы отвечать, – но Варенька уже ее не слушала:

– Ой, да что я тебя спрашиваю… где тетя Нина? Сама прочту, что он там пишет. – И девочка вихрем вылетела с террасы.

В течение следующих полутора часов письмо Никонова было прочитано по меньшей мере два десятка раз. Лейтенант писал в большой спешке (он лишь наутро после своего возвращения сообразил, что надо бы известить родственников), сообщая о том, что находится в добром здравии. Просил прощения за то, что заставил поволноваться своим внезапным исчезновением, – и туманно ссылался на некие служебные обстоятельства. В конце письма Сергей Алексеич осведомлялся, долго ли Выбеговы пробудут еще на даче, – и обещал непременно навестить, как только найдется время. Отдельно Никонов передавал поклон «очаровательной племяннице» – услышав об этом, зареванная Варенька (они с Ниной Алексеевной плакали от радости все то время, что изучали письмо дорогого Сереженьки) еще больше раскраснелась и дала себе клятву не пенять кузену очень уж строго.

Вернувшись к себе, девушка немедленно засела за письмо Марине Овчинниковой. В последнее время барышни сблизились чрезвычайно – и взяли в обыкновение делиться друг с другом как самым сокровенным, так и всякого рода житейскими пустяками. Марина пока оставалась в Москве; Овчинниковы должны были перебраться в Перловку лишь через неделю, но Варенька, конечно, не собиралась так долго скрывать от подруги важную новость. Марина Овчинникова была немного знакома с Сергеем Алексеевичем – и вполне сочувствовала Вареньке, разделяя отчаяние по поводу его исчезновения. И вот теперь Варя спешила поведать подруге радостную весть – а заодно поинтересоваться, когда ждать ее сюда, в дачный поселок на Яузе. Заодно как бы между прочим Варенька осведомлялась – нет ли у Овчинниковых известий от новых квартирантов, отправившихся путешествовать – страшно сказать – в Сирию, в Святую землю, к диким туркам и арабам!

Несмотря на огорчения, связанные с исчезновением кузена, не проходило и дня, чтобы Варя не вспоминала о мальчике-американце, которого она впервые увидела в кофейне «У Жоржа». Посещения кофеен и прочих подобных заведений были категорически запрещены ученикам гимназии – и, надо же такому статься, именно там поймал их с мамой (приехавшей навестить дочку из Ярославля) противный латинист по прозвищу Вика-Глист. И если бы не Иван с отцом – Варе грозили нешуточные неприятности. А уж сколько хихикали они с подругами, пересказывая реплику Вани в адрес гимназического шпика: «Знаете, батюшка, будь мы в Арканзасе – этого мистера давно бы уже пристрелили!»

С тех пор Вареньке случилось видеть своего спасителя всего один раз – на велосипедном празднике в Петровском парке. Тогда бициклы «американцев» произвели среди спортивной публики Москвы настоящий фурор. Варя даже сама немножко покаталась на удивительных заграничных машинах – но, главное, вдоволь пообщалась с интересным мальчиком. С тех пор она не упускала случая, чтобы расспросить Марину об американских жильцах; та отвечала охотно, не упуская, впрочем, случая подколоть подругу.

Выбегов, известный в Москве путейский инженер, служащий Николаевской железной дороги, снимал домик в самом лучшем дачном месте Подмосковья – Перловке. Этим поселком из восьмидесяти особых летних домиков владел купец Василий Перлов. Самый облик дачного поселка настраивал отдыхающих, сплошь представителей московской верхушки, на легкий, беззаботный лад; между дачами не было даже заборов, ставить их считалось дурным тоном. Дома в Перловке стояли редко, скрытые деревьями, – так что соседи не создавали друг другу помех вторжением в приватное пространство. В любом домике имелись все городские удобства; на берегу реки Яузы оборудованы особые купальни, которыми отдыхающие охотно пользовались. По вечерам возле купален кипели романтические страсти; кроме взрослых дачников в Перловке хватало и молодежи: и сыновей-студентов, и дочерей, курсисток или же гимназисток старших классов, барышень вполне уже взрослых. Варенька, правда, еще не обзавелась знакомствами среди ровесников и ждала приезда Марины.