Михаил Ремер - Спасти Москву

Теперь уже инициатива перешла на сторону московитов. Орудуя мечами, щитами и копьями, они рвали и крушили все на своем пути, буквально разрывая плотный ряд на две части. Видя это, защитники же города, оставив стены, мощным потоком ринулись вниз и, хлынув из пасти распахнутых ворот, рванулись навстречу армии князя, окончательно внося сумятицу и панику в ряды не ожидавших такого тохтамышевцев. Сам не понимая зачем, Николай Сергеевич слетел вниз по лестнице и бросился наружу.

– Стой, чужеродец! Куда?! – услышал он зычный крик Владимира Андреевича. – Ох, и ноги укорочу, шельма! – на мгновение обернувшись, увидел Николай Сергеевич, как князь Владимир, бросив свой пост, ринулся вслед за ним.

– Пусти, зараза! Дорогу дай! Пусти, кому сказано, – сообразив, что действительно переборщил, принялся работать он локтями, пытаясь прорваться назад к воротам, однако, подхваченный людским потоком, вынужден был развернуться и отдаться воле течения, понесшего пришельца в самую гущу событий.

Войско ударило в тыл, окончательно сминая вражеские ряды и разрывая армию Тохтамыша сначала на две, а потом и десятки яростно кружащихся воронок, между которыми, как в какой-то страшной шаманской пляске, метались две хоругви [67]: войска Дмитрия с нерукотворным Христом и войска Тохтамыша. То сближаясь, то снова расходясь в стороны, они словно ждали удобного момента, чтобы схлестнуться один на один. Поняв, что отступать некуда, монголы бились насмерть, даже и не помышляя о милости со стороны московитов. Многочисленные черные водовороты каким-то неведомым чудом ухитрились объединиться в одну огромную тучу под зеленой хоругвью. Перестроившись и организовавшись, они теперь, стоя плечом к плечу и прикрываясь щитами, отчаянно отбивались от наседавших ратников.

Хоругвь с Христом, отчаянно носившаяся в самом месиве этого сражения, вдруг дернувшись, заметалась и, разом поникнув, вылетела прочь из сутолоки. На боевом коне с поля брани выехал хорунжий [68], одной рукой вяло сжимая рукоять меча, другой – разорванную острым клинком грудь. Пометавшись в разные стороны, животное отъехало от места боя и, почувствовав себя в безопасности, остановилось, мирно пощипывая траву. Тело ратника тяжко съехало с седла и грузно приземлилось на распластанных порубленных воинов. Смятая хоругвь безвольно постелилась на щедро политой кровью земле, словно саван укрывая собой убитых и не разбираясь кто там: будь то свой или чужой.

Потеряв знамя, московское войско, как-то разом скукожившись, начало откатывать от рядов тохтамышевцев. Ненадолго, всего на несколько секунд ратники растерялись, но и этого хватило опытным кочевникам, чтобы, почувствовав слабину, ринуться вперед, разорвать цепь дружинников Дмитрия Донского и, хлынув наружу, перехватить инициативу. Расстановка сил за каких-то несколько мгновений кардинально изменилась: теперь уже Тахтомыш атаковал, рассекая на части княжескую рать. Теперь уже московиты, сбившись в небольшие отряды, яростно отбивались от наседавших со всех сторон монголов.

Отчаянно крича и собирая уцелевшие части, в самом центре сумасшедшего водоворота крутился на коне Дмитрий. Яростно орудуя мечами, тот бесстрашно врывался в самые жаркие сшибки и, круша налево и направо, рвал, колол и распарывал доспехи мужей неприятеля. Боевой конь Дмитрия Ивановича, гарцуя, пер напролом, подминая и растаптывая не успевших сориентироваться, уже ничуть не разбираясь, кто там под копытами оказался: свои или враги. Орудуя клинками, князь, глядя поверх голов из сумасшедшего месива, зычным голосом раздавал распоряжения, ориентируя и собирая воедино разрозненную русскую рать. Опомнившиеся дружинники, слушая его отрывистые распоряжения, начинали собираться, сливаясь с точно такими же группами мужей. А князь, разгоряченный жаркой сечей, уже рвался дальше. Разметав очередную воронку, мокрый от крови и пота, Донской, как сам дьявол на взмыленном, сошедшем с ума коне, снова бросался в самую гущу схватки, собирая разрозненные части.

Дыхания не хватало, и поле заплясало перед глазами, но Булыцкому было уже не до того. Хватая ртом воздух, тот подлетел к мертвому хорунжию и, подняв распластанное знамя, тяжко зашагал вперед в самую гущу схватки. Сердце уже не билось, нет! Оно буквально взрывалось бешеным каким-то ритмом, словно бы собиралось, набрав какую-то сумасшедшую энергию, вырваться прочь из ставшей вдруг такой тесной груди. Все поплыло перед глазами, и по левой руке растеклась уже порядком подзабытая боль.