Михаил Ремер - Спасти Москву

Булыцкий, дернувшись, вдруг обмяк. Голова закружилась, да так, что тот едва устоял на ногах, удержавшись только благодаря мертвой хватке товарищей своих.

Гул толпы распорол пронзительный выкрик одного из росичей. В тот же миг несколько крепких воинов подбежали к первой телеге и, похватав попавшихся под руку дружинников, поволокли тех к месту казни. Резкие выкрики палачей, матерки да визги приговоренных с соседних телег, стоны да ахания толпы смешались в одну безумную симфонию, вдруг запнувшуюся об несколько тупых ударов металла о дерево. Первая кровь обагрила землю. Толпа взорвалась стонами, криками и бабьим ревом. Оно хоть и врагами оказались пришельцы, да все равно оскорбились жители тем, что свои же и казнь вершили; впрочем, возьми топоры пришельцы, оно бы и неизвестно, чем все закончилось бы. А палачи между тем уже тащили новые жертвы. Пока из телег, где лежали неподвижные. И снова глухие удары оборвали чьи-то жизни. И снова. И снова. Тела палачей сверкали от проступившего пота, земля стала мягкой от крови, толпа, раскачавшись и разбившись на сотни перекошенных аляпистых пастей, заплаканных глаз да сжатых кулаков, взорвалась негодующими криками. И тут Тохтамыш поднял руку, останавливая разошедшихся палачей. Повернувшись к Дмитрию, он через переводчика что-то сказал, почтительно склонив голову.

– Великий хан Тохтамыш не желает больше лить кровь, – прокричал лысый монгол, и несколько глоток тут же разнесли этот крик дальше, успокаивая толпу. – Мой брат Дмитрий показал мужество, силу, мудрость и волю! Он показал и свою щедрость, и я хочу отплатить ему тем же! Росич больше не умрет! Я дарую жизни всем, кто попал в плен. Пусть они помнят, что обязаны жизнью великому князю! Моему брату!

Толпа, еще как-то удерживавшаяся на месте, теперь с воем ринулась вперед к телегам, поднимая, разрезая веревки и распутывая сородичей. И пофиг им уже было, что еще пару дней назад они пришли с мечом на московские земли! Десятки рук хлопали еще не понимающих, что произошло, пленников по плечам, кто-то из баб бросился перевязывать запекшиеся раны, вытирать заплаканные лица молоденьких еще совсем дружинников, а князь с Тохтамышем, о чем-то беседуя, удалились. Железные хватки Милована и Тверда ослабели, выпуская пенсионера на свободу, и тот, покачиваясь, словно пьяный, побрел куда-то в сторону колокольни.

Уже под вечер княжеским персонам был устроен пир, так что Булыцкий так и не смог свидеться с Дмитрием Ивановичем. А ночью от переживаний занемог он, да так, что провалялся на жесткой койке и лишь силы в себе нашел выйти да посмотреть вслед удаляющемуся объединенному войску. Чудно было так видеть Дмитрия и Тохтамыша, скачущими рука об руку впереди длинной вереницы возбужденных воинов. Под крики провожающих огромная черная змея медленно потянулась прочь от крепостных ворот в направлении земель непокорных князей.

– Думаешь, не предаст? – осторожно поинтересовался Милован, кивком указывая на скуластого пришельца.

– Не знаю, – честно ответил тот. – После того, что вчера князь учудил, и неведомо мне, какое еще предательство может быть…

– Учудил?

– А как еще братоубийство обозвать такое?

– Братоубийство? Уж ты не думаешь про себя, что князя мудрее? – проронил стоящий рядом Владимир.

– Разбить Тохтамыша да дань остаться платить?! Своих же казнить да набегом по русским землям бок о бок пойти? Да где же мудрость здесь, а?!!

– А то ты знаешь, как кто и на кого зуб точит, а?! – прикрикнул в ответ тот. – Или не говорил сам: Тохтамыша принять?!

– Так не отпускать же на братьев!

– Братья?! – расхохотался в ответ тот. – Да с такими братьями оно вернее в берлогу сунуться, все одно спокойней будет! Понуканиями, думаешь, дружинники рязанские да соседи их в поход пошли с Тохтамышем?! Да кукиш тебе! За хабаром пошли они. Все одно кого грабить: Москва или Самарканд. Где хабар богаче, там и милее!

– Так не казнить их за то было, да еще и топорами своими же!

– А чьими? – искренне удивился его собеседник. – Как чужими, так и хану показали бы, никто он нам. Что пока нужен, братом кличут, а чуть что не так, так и армией его, как своей, распоряжаться будет. Нет, такую обиду он вовек не простит! А так сам Тохтамыш спугался. Знает, что и своих не пощадит князь великий, что уж про чужих сказывать?! Оттого и казнь остановил! Да и казнили тех, кто свое откоптил уже. Тех, кому по-всякому смерть грозила, хоть бы и с заботами! От мук избавили их. Об их судьбе еще с дюжину мечтают; те бедолаги, что в горячках мечутся сейчас да заживо гниют. Не видел, что ли, таких?