Оксана Гринберга - На пределе

– Аэлика, говори напрямую, зачем тебе кальзедоны?

– Лучше бы спросил, зачем мне дядя, – вздохнула в ответ. – Я хочу дать ему шанс. Последний шанс послужить бригантам, – в голову лезли патетические глупости из старого советского фильма: «Свою вину он искупит кровью!» Хмыкнула, но вслух не произнесла. Вместо этого добавила: – Горцы все равно его прирежут, так пусть хоть не моими руками.

– Ты все-таки не хочешь казнить его? – на лице мужчины отразилось искреннее недоумение.

Я покачала головой, заранее каясь в содеянной глупости. Не могу! Не могу послать на гибель человека, и все! Пусть преступника и негодяя, но не могу. Унизить, сделав рабом? Веритакс из королевской семьи, это будет неправильно. Оставить его в живых в племени или же на землях Альбиона – тоже чревато. Он быстро оправится от пережитого испуга и вновь поднимет ядовитую голову.

– Я сделаю это за тебя, – сказал Квинт. – Заберу с собой в Эборак и…

– Нет, – покачала головой. – Я лучше пошлю его на смерть, но дам надежду. Пообещаю, что если договорится о мире с кальзедонами, прощу окончательно. Пойми, это лишь формальность! Никто не возвращался, отправившись на ту сторону Вала, – я знаю, друиды рассказывали. Кальзедонами пугали маленьких детей, утверждая, что они перекидываются в чудовищ, еще более страшных, чем драконы. Они жили на севере Альбиона, не подпуская никого к своим рубежам. – Веритакса прирежут за первой же сопкой.

Легат не хотел уговариваться, сопротивлялся, просил меня не дурить, но я умела быть прилипчивой. Мы, пиявки, такие… Особенно, когда соскучились. А соскучились мы так, что дух захватывало и хотелось подвывать от жалости к себе и к тому, что не могу ни обнять, ни поцеловать: люди смотрят. Мы и так уже вышли из дворца и давно разговаривали на ветру. Даррийские законники выглядывали из повозок, легионеры держали под уздцы лошадей, дожидаясь возвращения командира, а мы все не могли расстаться.

Наконец уговорила. Никаких торговых или же посольских миссий. Веритакса и его сообщников сопроводят и выпустят по ту сторону Вала. Без возврата. Я согласилась, вспомнив, как высылали военных или же политических преступников из Англии в Австралию. Хорошая возможность, мне понравилась.

– Когда ты поедешь в Лондиниум? – спросил мужчина. Мне казалось, он с трудом сдерживается, чтобы не коснуться меня. Протянул руку, но я покачала головой. Не здесь. Не сейчас. Не перед всем племенем.

– Скоро. Соберусь, дела закончу. Думаю, дня через три.

– Я буду тебя сопровождать, – сказал Квинт.

Сердце забилось. Радостно, предвкушающе. Это… отличные новости!

– Хорошо. Напишу тебе в Эборак, – сказала ему, не сдерживая улыбку. – Сама напишу, своей рукой! – пусть порадуется, что делаю успехи в изучении его языка.

– Буду ждать, – отозвался мужчина. – Поверю, когда увижу. Но я и так верю. Ты – чудесный алмаз, найденный мною в далекой провинции.

Улыбнулась. Знал бы он, что я еще и теорему Пифагора помню и, в общих чертах, откровения Ньютона, сподвигнутые падением яблока на голову. И еще многое из того, что легату и не снилось. Но это позже, позже! Не сейчас, а то народ вокруг нас давно уже нервничает.

– Прощай, Аэлика!

– А как же ответ? – улыбаясь, спросила у него. – Неужели не хочешь его услышать?

– Скажешь? – не поверил он.

Кивнула нерешительно.

– Или повременить?

– До нашей встречи три дня, Аэлика. Так долго! Слишком долго, – признался он. – Вдали от тебя. Без тебя.

Я собрала разбегающиеся мысли. Однажды Квинт назвал меня «любимой». Это придало мне сил. Вернее, смелости. Казалось, я давно уже ничего не боялась, кроме как… открыть свое сердце другому.

– Быть может, будет легче дождаться нашей встречи, если скажу, что ты его знаешь, – решилась я. – Прекрасно знаешь. Это – самый лучший человек на свете. Для меня. Если, конечно, тебя можно назвать человеком.

Зажмурилась, не уверенная, что выживу после сказанного. Сердце, открытое как на ладони – подходи и бери! – билось, словно сумасшедшее. Ладони вспотели. Нет, признания – не мой конек. Последнее было слишком давно. После него я и подумать не могла, что вновь произнесу подобные слова.

Наконец открыла глаза. Квинт смотрел на меня. Шагнул, обнял, наплевав на вражду между племенами.

– Люблю тебя, – сказал он.

Отпустил. Стоял, смотрел, любовался.

– Браслет, – попросил он. – Не снимай его. С его помощью я буду знать, что с тобой все в порядке.

Кивнула. Цепочку-то я порвала в прошлый раз. Наконец он развернулся и ушел к своим, а я продолжала стоять. Неподалеку терпеливо дожидалась охрана, суетились старейшины. Верховный жонглировал посохом. Ой, и достанется же мне… Ну и пусть! Я не сдвинулась с места, пока отряд даррийцев не скрылся за поворотом.