Юрий Корчевский - Броня. «Этот поезд в огне…»

Пчелинцев наедине разговаривал с командиром первого взвода Гладковым, и о чем они шушукались в пустой землянке, никто не знал.

А утром у избы «особиста» прогремел взрыв. Свиста мины или снаряда никто не слышал, и надо ли говорить, что разведчики подхватились.

Одним из первых у места взрыва оказался Гладков.

Пчелинцев, как бы невзначай, очутился у сарая и приказал часовому бежать за санинструктором. Стоило ли сомневаться, что к моменту, когда прибежали штабные и санинструктор, сарай был пуст? Об арестованном никто и не вспомнил – бумаги на него в штабе не получали. А когда проверили дела на столе и в железном ящике у «особиста», обнаружили только доносы.

Для выяснения причины взрыва вызвали саперов. Те предъявили хвостовик мины, причем немецкого производства, и картина стала ясна.

Останки «особиста» похоронили с воинскими почестями, в закрытом гробу, потому как части тела собирали долго. Видимо, «особист» насолил многим, иначе появились бы вопросы: как упала немецкая 81-миллиметровая мина у избы «особиста», если дальность полета ее от передовой была на километр меньше?

Но выглядело все реально, многие ничего не заподозрили – мало ли на фронте случаев трагической гибели солдат и офицеров?

Через несколько дней прибыл новый «особист», и некоторое время он пытался опрашивать бойцов, даже осколки мины из бревенчатой стены ножом выковыривал. Но вел он себя смирно, к разведчикам попусту не приставал. То ли сам понял, то ли надоумил кто – каждый хотел на войне выжить. Только одни под пули шли, а другие за их спинами отсиживались. Бродил потом по дивизии неясный слушок, но доказательств не было, так он и затих со временем.

Начальник разведки отдал приказ: добыть «языка», и желательно – офицера. Приказать легко, а как его добыть? Ночью офицеры в землянках спят, часовые по траншее ходят. Причем немцы несли службу ревностно, на посту не спали. Единственное, в чем они делали себе поблажку, — так это курили. Разведчикам эта вредная привычка на руку была, табачным запахом часовой выдавал свое местоположение.

Рядового из траншеи утащить проще, но толку мало: иной раз «язык» знал только фамилии командира взвода, роты и батальона. На том его познания и заканчивались. Ни расположения батарей, ни местоположения командных пунктов, а уж тем более планов командования такой «язык» не знал. В общем, обычный рядовой – «язык» никчемный. Возни и риску много, а выхлоп нулевой.

Группа, шедшая в поиск, была большой – пятнадцать человек. Группа делилась еще на две части – тех, кто осуществлял непосредственный захват, и группа прикрытия.

Сергей как новичок в разведроте попал в прикрывающие. Его задачей, как и других, было не допустить гибели «языка», охранять группу захвата от неожиданностей и боестолкновения.

Сопровождающий группу сапер полз впереди, снял две противопехотные мины уже почти у немецких траншей и вернулся назад.

Передовую траншею группа преодолела легко. Часовой только что прошел, повернул за изгиб траншеи, и разведчики поодиночке и без звука, как тени, перемахнули препятствие. Со второй линией было проще: часовых меньше, и солдаты беспечные.

Старшина Гладков вел группу целенаправленно и на небольшом привале объяснил:

— Мы «языка» взяли месяц назад, и он сказал – медсанбат в деревне, вроде полевого госпиталя. В основном – легкораненые, нам вполне сгодятся.

Разведчики понимающе кивнули. Наши бойцы при легких ранениях тоже лечились в медсанбате при дивизии. При ранах серьезных оказывалась первая помощь, и раненый переправлялся в госпиталь.

Немцы госпитализировались в полевые госпитали при любом, даже пустяковом ранении. Нашим бы такое и в голову не пришло, зачастую санинструктор перебинтовывал на месте, и боец нес службу дальше. Дело было в том, что немец за ранение получал нашивку, и после выздоровления ему полагался кратковременный отпуск на родину.

У немцев была очень хорошо развита система поощрений: пехотинец сходил три раза в атаку – получил значок, как и танкист за три атаки, причем за пять атак значок был бронзовый, а не алюминиевый. Любой сослуживец или прохожий в тылу мог видеть – герой идет, и это не считая медалей и орденов.

Поэтому шанс выкрасть почти здорового и безоружного «языка» был – в немецких и наших госпиталях оружие изымалось. Но у немцев после выздоровления солдат или офицер всегда возвращался в свою часть, а наш мог попасть даже в другой род войск, за исключением, пожалуй, летчиков или моряков.