Николай Берг - Лёха

– Погодь, Леша! Притормози! – окликнул Семенов мехвода, и тот послушно сбросил скорость, разумно загнав тарантас в кустики.

Красноармеец спрыгнул на землю, закинул карабин на плечо и пояснил свистящим шепотом:

– Сейчас следы замету, чтоб не видно было, что сворачивали!

Середа кивнул и протянул Семенову пук немецких ремней – видно, поясной с разгрузочными, потому как на нем были подсумки черной кожи, пустая кобура и тяжелый длинный штык. Боец выдернул клинок из ножен, примерился на ходу к удобной тяжелой рукоятке и срубил парой ударов несколько веток. Метла получилась неряшливая, но ее вполне хватило, чтобы разровнять песок на повороте. Если не особо присматриваться – то с первого взгляда и не заметно, что тут мотоцикл вбок ушел. Но это если только не особо присматриваться, самому пришлось все время башкой вертеть во все стороны.

Теперь тяжелый гусеничный мотоцикл (и чего только эти германцы не придумают!) лопотал своими гусеницами по лесной дороге не так шустро, но с каждой минутой унося прочь от проклятого большака. Лежать на груде барахла было чертовски неудобно, что-то острое из-под брезента впивалось в кожу, и потому, когда Середа хрипло предложил минут через пятнадцать спокойной езды встать на короткий привал и разобраться, что к чему, Семенов возражать не стал. Правда, еще минут пять катили вперед, пока не подобрали подходящее местечко для того, чтобы съехать; подсознательно все же хотелось удрать подальше. Было тут где спрятаться, тек небольшой, но чистый ручеек. Агрегат поставили передом к дороге, но практически полностью укрыв его в зарослях здоровенного развесистого папоротника. Семенов специально сбегал на дорогу, проверил – нет, не видно их бивака. Мотор Леха не решился глушить, объяснив это тем, что вдруг придется рвать когти, и остальные согласились – на холостых оборотах двигатель мурчал очень тихо. Жанаев, спрятавшись в кустарнике, шипел и кряхтел, осматривая свои ошпаренные ляжки, потом, страдальчески морщась, сел в ручей и сидел там, кряхтя, остужая холодной водой обожженную кожу. Судя по выражению его лица и непривычно круглым для азиата глазам, чувствовал он то же, что и сам Семенов. Страх. Ужас даже. Такой, что мешал думать и действовать, потому что шансов благополучно унести ноги так мало, что, считай, и нету вовсе. И времени совсем нету. Вот физически это Семенов ощущал, как виденный в медицинском кабинете мудреный прибор – песочные часы. Там видно было, как время течет: так же, как перетекает песочек из одной половинки хитрой стекляшки в другую. Неудержимо и очень шустро. И даже вроде как затикало в голове у бойца от этого ощущения, громким таким солидным тиканьем – как тикали часы покойного взводного. Тик-так, немцы спешат, тик-так, уже едут, тик-так, уже близко. И это неприятное для любого нормального мужчины ощущение совершенно дикого страха мешало сосредоточиться, даже думать мешало.

Первым делом нервно и суетливо, делая много ненужных в общем-то движений, разобрались совместно с перепутанными ремнями. Так и оказалось – поясной ремень с кучей всякого разного, и разгрузочные ремни, позволяющие перераспределить всю тяжесть с пояса на плечи. Семенов, не встретив возражений, напялил на себя эту солдатскую сбрую. Повозившись, застегнул ремень с серой орленой пряжкой. Чуточку лучше себя почувствовал, ощутив привычную подтянутость от ремня. Пока их гнали распоясанными, не бойцом себя ощущал, а так, ветошкой какой-то. После этого все вместе, мешая друг другу, занялись оружием: посучив затвором, выкинули из трофейной винтовки оставшиеся в магазине три патрона, которые тут же подобрал Середа, зарядили не без труда обойму из подсумка – и обойма была не такая, как в «мосинке», а сложненькая, с пружинкой, и патроны отличались, без закраины были, а с проточкой. Но сама винтовка по всем статьям оказалась такой же, что и «мосинская», только чуточку покороче. И целиться из нее было так же просто, что тут же Семенов и проверил, удивившись тому, как руки дрожат. В пустую рамку обоймы запихнули три патрона, положили в подсумок к остальным, всего там было шесть обойм по пять патронов. Значит, в двух черных кожаных грубозерненых подсумках за вычетом пары, выстреленной артиллеристом, лежали пятьдесят восемь винтовочных патронов. Немного, конечно, но куда лучше, чем голые руки.

Раздражали суета и дерганье, и свое и товарищей, с которыми он кинулся разбираться в немецком добре. И эта спешка и мелкие косяки, от суетливости, которые еще больше задерживали и мешали, отчего выходило еще больше спешки и косяков… Семенов, чувствуя все то же омерзительное тиканье где-то в мозгу, понял, что так дело не пойдет и, отвернувшись от судорожно и суетливо возившихся в куче немецких вещей товарищей, сам себе дал по морде и рявкнул мысленно на свое тиканье: «Успокойся, сука, мать твою!» Это помогло. Тиканье не прекратилось совсем, но вот леденящее затылок чувство стало послабее. Глянул на товарищей. Жанаев топтался у ручья. Середа зачем-то перебирал каски, что-то много их здесь было. Потомок вертел в руках противогазную маску и глупо улыбался.