Андрей Силенгинский - Крепость Тельцов

— Помню. — Рикатс помимо воли улыбнулся. — Я нашел изъян в его доказательстве.

— А я вот до сих пор нет.

Снова помолчали. Но теперь явно раздражен был Рикатс. Это было заметно, и Михашир испытывал мрачное удовлетворение.

— Так что же ты скажешь? — не выдержал Рикатс.

— Я скажу, что тебе достаточно было просто ответить «нет» на мой вопрос.

— Все-таки?..

— Ага.

Рикатс негромко засмеялся. Сначала несколько принужденно, затем более открыто.

— Наверное, это будет преследовать меня всю жизнь, — сказал он с показным покаянием.

— Что именно?

— Упреки в том, что я слишком много говорю.

Теперь посмеялся и Михашир.

— Да уж можешь не сомневаться! Ты обожаешь послушать себя.

— Что поделать, если больше, порой, слушать некого.

— Само собой. Про ровную дорогу это ты красиво излагал. Без вихляний и придорожных канав… Надо будет записать, наверное.

Михашир закатил глаза и прицокнул языком, за что был награжден шутливым тычком в бок.

— Я когда-нибудь говорил тебе, что ты скотина, Михашир?

— Было пару раз.

— Пожалуй, стоит говорить почаще.

Эта незатейливая пикировка была необходима обоим. Чтобы разбить лед напряженности, вставший после неприятного разговора. Неприятного, как ни крути. Является ли преступлением против дружбы подозрение друга в предательстве? Возможно, подлинная дружба должна быть выше подобных подозрений? А если это не так, кого из друзей следует винить?

Впрочем, так или иначе, цель была достигнута. Молчаливым соглашением разговор был оставлен в прошлом.

— Так о чем же все-таки говорится в этой трижды проклятой записке? — спросил Михашир.

Рикатс поднял на него недоуменный взгляд.

— Понятия не имею!

Пришел черед Михашира изумленно смотреть на друга. Возникшая немая сцена длилась несколько секунд, прежде чем в глазах Рикатса засветилось понимание.

— А-а! Я сказал, что мне знаком шифр, и ты сделал вывод, что я могу прочесть написанное.

— Естественно! — Михашир пожал плечами. — Разве это не очевидно?

— Сейчас объясню. — Рикатс покровительственно улыбнулся. — В том-то и достоинство такого шифра, что его могут прочесть только знающие ключ. А это, как правило, два человека — написавший письмо и тот, кому оно предназначено.

— Ключ? — Михашир приподнял бровь, требуя разъяснений.

— Конечно. Ключом может быть любая фраза, желательно, достаточно длинная. Никто и никогда не станет использовать один и тот же ключ более одного раза. Понимаешь, самый примитивный шифр — это когда каждой букве соотносится какой-либо символ. Какая-либо другая буква или цифра, или придуманный значок. Человек, набивший руку на расшифровке, почти всегда сможет прочитать такое письмо. Другое дело наш… тьфу, тринадцатый бог… воровской шифр. Если в двух словах, шифруемый текст как бы складывается с ключом. Буква с буквой, понимаешь? При всей своей простоте такое послание практически невозможно расшифровать, не зная ключа. Ведь одна и та же буква будет зашифрована по-разному на разных позициях.

Михашир, с сосредоточенным видом внимающий другу, медленно покивал.

— Значит, прочитать записку у нас не получится?

— Никаких шансов.

— Что ж, — Михашир щелчком отправил листок папируса подальше от себя. — Тогда выкинем ее из головы.

Рикатс прихлопнул ладонью листок, готовый упасть со стола.

— Не спеши! Да, мы не сможем записку прочитать, но это не значит, что мы ничего не сможем из нее выжать.

Михашир сдвинул брови, пытаясь осмыслить услышанное. Но задача оказалась непосильной, и он пожал плечами.

— Прости, но вот теперь я тебя не понимаю. Что нам выжимать из записки, которую мы не в состоянии прочитать?

Рикатс окинул друга сострадательным взглядом. Не без некоторой нарочитости, впрочем.

— Михашир, Михашир… Да, я действительности много лет дружил с Глазом. Хотя, в общем-то, я не жалуюсь, все же иногда его скудоумие доводило меня до исступления. Но разве можно многого требовать от этого сына трущоб? Теперь я дружу с тобой, а ведь ты — выпускник академии самого Мирдграна Хромого! Так почему же, ответь, стоит мне закрыть глаза, накатывает ощущение, что я вернулся в те годы?

— Ты видишь какой-то смысл в этих своих оскорблениях? — после недолгой паузы спросил Михашир неожиданно спокойным тоном.

По малоподвижному и не слишком выразительному обычно лицу Рикатса пробежала целая волна сменяющих друг дружку эмоций. Злость, раздражение, сарказм… Наконец, сарказм смягчился до легкой ироничности — таким его чаще всего и привыкли видеть люди из ближайшего окружения.