Константин Соловьев - Америциевый ключ

- Тогда отпусти нас, - попросил Ганзель, - Пока еще нет оснований для мести. Дай сутки на то, чтоб убраться из Гунналанда…

Бруттино покачал своей несуразной уродливой головой, похожей на древесную опухоль.

- Перестань. Ты ведь и сам не веришь в такую возможность. Отпускать людей, знающих про мои маленькие стеклянные подарки, попросту неразумно. Я ведь не хочу, чтоб сюда нагрянула королевская латная кавалерия и в последний момент все испортила? А теперь зови Греттель. Что, не хочешь? Понимаю. Что ж, могу позвать и сам.

Голос Бруттино оглушительно затрещал, так, что Ганзель рефлекторно отшатнулся, хоть и едва стоял на ногах. Треск огромного дерева, подрубленного топорами и начавшего медленно оседать. Дерева, настолько тяжелого, что превратит в мокрый отпечаток всякого, неосторожно сунувшегося под удар.

- Греттель! Я знаю, ты меня слышишь. Будь добра подойти сюда, пока я считаю до трех. Если ты не выйдешь, мне придется по-настоящему заняться твоим братом. Уверяю, даже ты не представляешь те пределы боли, которое способно испытать ваше хлипкое человеческое тело.

Греттель не выйдет, понял Ганзель с облегчением, но у этого облегчения был тяжелый привкус. Греттель – геноведьма, она мгновенно оценит ситуацию и примет самое верное и самое безупречное с точки зрения логики решение. Сейчас она бессильна против Бруттино и не станет ввязываться в драку, где нет шансов. Она выждет. Сбежит из Гунналанда, чтобы накопить силы и когда-нибудь заставить Бруттино пожалеть о содеянном. Жаль, что он этого уже не увидит, но что поделать.

Холодная трезвая логика неумолимо подскажет ей верный порядок действий. Жизнь обычного квартерона по сравнению с ее собственной не ценнее, чем щепотка золы. Она это понимает. Геноведьмы всегда идут кратчайшим путем к цели.

Если Греттель попытается его спасти, это погубит их обоих, пусть и продлит его, Ганзеля, жизнь на лишнюю минуту. Несправедливая цена. Не та, которую согласится заплатить геноведьма, для которой чужая жизнь – всего лишь совокупность уникальных биологических процессов.

«Беги, сестрица, - подумал Ганзель, ощущая, как по всему телу разливается отравленный сок надежды, - Беги во весь дух! Прочь из города! Прочь из Гунналанда! Прочь от невидимой чумы и безумного деревянного палача. И лучше бы тебе никогда сюда не возвращаться…»

- Считаю до трех! – объявил Бруттино своим невыносимо трещащим голосом, - Раз!

- Нет нужды, - громко и отчетливо произнесла Греттель, - Я здесь.

Она шла по мертвой лаборатории как призрак, не глядя по сторонам, не удивляясь и не боясь. Ни одной эмоции на бледном, как молоко, лице, ни одного чувства.

«Сестрица! – чуть не взвыл Ганзель, - Что же ты?..»

Казалось, Бруттино тоже удивлен.

- Смело, - сухо констатировал он, - И глупо. Честно говоря, я не ожидал, что вы осмелитесь явиться, сударыня геноведьма. Разве инстинкт самосохранения не говорил вам, что лучше бежать отсюда? Я искренне благодарен вам за этот поступок, хоть и не понимаю, чем он вызван. Как я уже сказал, отсюда не выйдет никто из вас. Вы не спасли своего брата, лишь подарили ему несколько минут времени.

- Не примитивной древесной культуре рассуждать с геноведьмой об инстинктах, - спокойно бросила Греттель.

Удивительно, ее слова достигли цели – Бруттино оскалился.

- Если геноведьма столь глупа, что по доброй воле и безоружной является к врагу…

Короткая усмешка Греттель показалась Ганзелю ледяной.

- Кто сказал, что я безоружна? – осведомилась она, вытягивая в стороны пустые руки, - Я же геноведьма. Мне нет нужды в набитой порохом палке. Есть оружие куда более эффективное. И куда более невзрачное.

Бруттино подобрался. Несмотря на то, что он был лишен мышц и сухожилий, Ганзелю показалось, что деревянный человек настороженно сжался. Несмотря на то, что ствол мушкета все еще упирался в живот Ганзеля, было видно, что он почти мгновенно сможет развернуться в сторону Греттель и изрыгнуть из себя пулю. Но Бруттино отчего-то медлил, не стрелял.

- Любопытно, - процедил он сквозь зубы, - И что же вы можете мне предложить?

Греттель коротким движением запустила руку за пазуху камзола. Когда рука показалась обратно, Бруттино издал лишь короткий сухой треск, напоминающий человеческий смешок. В бледной руке Греттель был не пистолет, не кинжал, не самодельная бомба, а всего лишь крохотная, отливающая серебром, пробирка. Почти неотличимая от тех тысяч пробирок, что лежали в саркофаге.