Игорь Николаев - Символ Веры

- Я видел все зло мира, - прошептал Гильермо. - Теперь я его видел.

- Да ничего ты не видел, поп.

Голос фюрера был спокоен и холоден. Без льда показного неприятия, просто спокойствие и легкая не злая ирония.

- Получил пару раз по морде, увидел изнанку электрического бизнеса и познал жизнь, да, как же. Ты не видел вымирающие от голода деревни. Детей, отравленных суррогатами и гнильем. Рынки, где родители продают подростков даже не за деньги, а за еду и сигареты. Бельгийские и французские плантации. Кислотные и пластмассовые заводы в Индии, где работают, пока язвы не прогрызут плоть до костей. Ты не видел, как кригскнехты подавляют восстания на шахтах в колониях, а затем развешивают пленных на крестах.

- Крестах... - эхом повторил Гильермо. - Невозможно. Богохульно...

- Я видел целые вереницы таких крестов. И скелеты на них. Запрещено убирать, в назидание.

- Это ... здесь?

- Нет, это в Африке.

Гильермо сжал кулаки, быстро развернулся к Хольгу.

- Как ты можешь?! - бросил монах прямо в лицо фюреру. - Как ты можешь говорить об этом всем так, будто ...

Доминиканец запнулся, но выразить всю глубину чувств смог только цитатой:

- Ты ни холоден, ни горяч, если бы ты был холоден, или горяч!

- Иоанн Богослов, - хмыкнул фюрер. - Я читал его в школе, на уроках закона божьего. Да, поп, я теперь не холодный и не горячий...

- Что тебя сломало? - Гильермо говорил так, словно горло ему стиснула невидимая рука. - Почему ты стал ... таким?

Хольг молчал долго. Сначала Боскэ думал, что фюрер его снова изобьет и почти ждал этого. Что угодно, лишь бы сбросить морок безысходности. Но фюрер, казалось, даже не смотрел в сторону доминиканца. И заговорил в тот момент, когда Боскэ уже решил, что ничего не будет.

- У меня были две сестры, поп. И много долгов. Чтобы их погасить, я заключил контракт... с теми... в общем, с людьми, которых лучше обходить стороной. Я расплатился с одними долгами, но оказался должен снова. Контракт был составлен по новой, «лионской» системе и допускал перенос обязательств должника на его родственников. Но получилось так, что я ... пропал. На несколько месяцев. Когда деньги перестали поступать на счет, взыскание было предъявлено, а затем исполнено.

Гильермо перекрестился.

- О, нет, - развеял его жуткие фантазии Хольг. - Ничего ужасного, мы же не в дикарском обществе. Белые стоят выше разных ниггеров, их не рекомендуется заковывать в цепи и продавать в бордели совсем уж явно. Довольно простая работа домашней прислугой на Дальнем Востоке. Картельное производство, золотые и платиновые россыпи. А потом...

Фюрер еще немного помолчал.

- А потом случился бунт. Работники требовали повысить жалование на пару рублей. Вместо подавления администрация устроила полное уничтожение. Наемники залили все ипритом и взорвали даже собачьи будки. Несогласование вышло... прислугу должны были вывезти, но опоздали, а криги начали операцию раньше запланированного. Накрыло всех. Когда я вернулся ... к людям и цивилизации, то остался один.

Гильермо посмотрел в лицо фюреру. Он ожидал увидеть хоть что-то, хотя бы тень слез. Однако лицо Олега не выражало ничего, глаза его были сухи и безразличны, как стеклянные шарики, что вставляют чучелам. Только усталость.

- Потом пошел слух... Что концерн Престейнов был в доле с местными, но через суд потерял свою часть производства. Престейн должен был отдать все активы по разработке россыпей.

- Провокация, - сначала выдохнул Боскэ, а затем уже подумал над сказанным.

- Именно. Против Престейна выступили великие князья, они хотели получать доходы с россыпей единолично. Но американец решил показать, что кидать его обходится дороже, чем договариваться. И он просто обесценил передаваемые активы. Штрейки устроили волнения, а наемники под предлогом подавления восстания ... стерли все в отравленную пыль. Работники пошли по графе сопутствующего ущерба. Они вообще никому не были нужны, требовалось уничтожить лишь дорогое оборудование и дороги. Так говорили...

Хольг скрестил руки на груди, посмотрел на закат. Багровое пламя сжалось в узкую полосу, перечеркнуло небо чуть выше темного горизонта.

- Вот такая она, настоящая жизнь, ваше святейшество, - саркастически сообщил фюрер. - В ней нет смысла быть ни холодным, ни горячим. Это все равно всем безразлично. Даже богу.

- Ты... вы неправы, - сказал доминиканец, прижимая обе руки к груди, там, где под грязной пропотевшей одеждой висел на простой бечевке деревянный крест.