Артем Луниш - Близнецы

— Где-то наверху, наверное. Да неважно, ты что, не понимаешь? — она бросилась к пакету…

— Это улитка, она… — тревожно пискнул ей вслед Юстас, очевидно, взволнованный судьбой остальных гадов.

Аня на вытянутых руках, как святыню, подняла над головой огромную улитку с сияющим человеческим глазом. Тоненький, маленький Юстас изгибался вокруг нее в восторженном танце.

Они были как бы подхвачены огромным экстатическим чувством и Коля, оказавшийся в стороне, смотрел на эту сцену — и особенно на вознесенную над головами гигантскую улитку, бессмысленно и торжественно моргавшую по сторонам — с каким-то вялым отвращением и даже страхом.

— Хочу ванну! Горячую ванну, с джакузи и всем и чтобы прямо здесь! — кричала Аня, воздевая руки к темному сырому бетону.

Улитка моргнула и тут же в углу (мгновенно облицевавшемся белым кафелем) возникла огромная, сверкающая чистотой ванна, а из сияющих кранов били горячие быстрые струи.

— Охренеть! Наконец-то, — сказала Аня, а Коля хмыкнул.

— Чур, я первая, — юркнув за появившуюся вместе с ванной шторку, крикнула она.

— Ну, девчонки, — только и сказал Коля, оторопело внимая праздничному рокоту и плеску. На секунду ему представилась Аня — худенькое, ускользающее тело в жарком пару, раскрасневшиеся щеки, мокрый встопорщенный ежик черных волос…

Коля отвернулся. В углу тихонько шевелился пакет с уловом. Ему вдруг стало тревожно.

— Ты в порядке? — заорал он, глядя на непроницаемую, плотную шторку.

«А что, если отодвинуть ее? Что, если я отодвину ее и войду внутрь?» — отогнал он чужую мысль. Неприятная была мысль и страшная. Он отошел от шторки.

— Нормально! — весело перекричала струи Аня, — сейчас сам увидишь.

Коля закурил. Оглянулся — Юстаса нигде не было. Ну, неважно. Чувствуя себя довольно глупо, он наклонился к лежавшей на столе улитке и тихо сказал: «Хочу ужин. Настоящий, с вином, закусками… И на скатерти!». Белесое нижнее веко медленно, как тяжелая волна, прокатилось по глазу — вниз и вверх — и Коля уже не удивился, увидев сверкающий хрусталем стол и почуяв удивительно аппетитные запахи.

— Все, свободно, — счастливая, раскрасневшаяся, со все еще чуть удивленной улыбкой, вышла Аня.

Коля без особой охоты полез мыться. Что-то тревожило его, не давало не только радоваться, но и просто принимать свалившееся счастье. На тяжких примерах жизнь научила его некоторым простым и глубоким истинам, и одной из них было: «бесплатный сыр бывает только в мышеловке». Но здесь это пессимистическое правило было неприменимо, потому что оно было для жизни, а здесь было чудо. Но что же тогда? Может быть, неосознанное чувство, говорившее ему, что старая жизнь с ее несправедливыми, но по крайней мере известными порядками, кончилась: начиналось что-то новое, неизведанное. Чудо, чудо, чудо, чудовище… Ему представилась улитка: как он наклонялся к ней и просил шепотом, а она исполняла требуемое, лениво и бессмысленно дергая веком. Чудо — это и есть чудовище, только такое чудовище, которое не делает тебе зла. Но все равно — чудовище.

Может быть, это было чересчур сложно для Коли, а может, и нет. Может быть, в нем говорило просто эстетическое отвращение к такой странной твари, как улитка. И к тому же он помнил, кто и где выловил ее. Юстас — тот самый маленький Юстас, который явился к ним из темноты и пустоты и плел сказки о цирке и звездном свете. Юстас — неизвестно откуда, Юстас — неизвестно кто. Потом он выловил — сказал, что выловил — эту тварь в Котле. В Котле, в чью черную воду всего тря дня назад упало тяжелое Петино тело. И потом, как он мог поймать улитку? У нее даже рта нет, только этот дуратский глаз. Он просто принес ее из Котла, а сам куда-то исчез.

Юстас обнаружился за шторкой — он сидел на бортике ванной и болтал ногами в прозрачной горячей воде.

— Тебе уже нельзя мыться с девочками.

— Я и не мылся, — оскорбился Юстас, — я только сейчас залез.

— А теперь вылезай. Моя очередь.

Юстас хмыкнул. Совсем по-взрослому хмыкнул, не как какой-нибудь семилеток.

— Не хочешь со мной мыться, Колька? — и вдруг подмигнул озорным темным глазом, — суеверный ты все-таки человек.

Юстас легко спрыгнул с бортика, — прощай, Коля. Живи долго, не умирай — плохо там, доложу я тебе. Может, только таким, как я… Самоубийцам. А может, и всем. Не знаю. Чем я мог — помог. Но вы дурью не майтесь, по три желания на человека. А вы уже сколько потратили?

Голос его в протяжение этой речи менялся, и сам он, подходя к Коле, как-то несоразмерно увеличивался.