Артем Луниш - Близнецы

Коля несся по пустым, сонным дворам, со страхом и упоением слушая тяжелый топот за спиной. Он напугал одиноко ковылявшую куда-то старушку, успел позавидовать увиденному на мгновение дымчатому коту, гревшемуся у подвальной отдушины, и уже совсем уверился в успехе операции, как сзади гигантским кузнечиком застрекотал автомат.

Коля, повинуясь внушенному боевиками стереотипу, схватился за голову и бросился (порвав штаны и больно ушибив коленку) на асфальт. Тут бы его и застрелили, если бы не тот самый лопоухий полицейский. Он уж догонял напарника, когда тот вдруг остановился, рванул автомат с перевязи, и начал стрельбу.

«Двести восемьдесят шестая! — с ужасом подумал лопоухий, — им по хуй, не посмотрят, что сам не стрелял!»

И он с разбегу бросился на спину коллеге, опрокинув его в асфальт.

Коля услышал сзади непонятный шум, стрельба оборвалась. Он поднялся с асфальта и, не замечая боли в разбитой коленке, без единой мысли в голове, бросился прочь.

Лопоухий же (дослужившийся в дальнейшем до подполковника милиции) до старости лет с удовольствием рассказывал эту историю всем желающим (да и не желающим тоже), неизменно заканчивая рассказ следующим прагматичным выводом: «Вот так-то, один смелый поступок дает толчок карьере на долгие годы!»

— Есть нечего, пить нечего. Денег нет, еще и чуть не расстреляли. И все это, — подчеркнул Коля, — из-за него.

— Не из-за него, — сердито сверкнула глазами девочка.

Была уже ночь, Юстас спал. Разговаривали шепотом.

— В смысле, не из-за него? Он появился и началось!

— Он просто маленький!

— Какой на хер, — повысил голос Коля и Аня тшикнула.

— Ну да, мелкий, — тише продолжил он, — но все равно! Так не бывает, чтобы из-а одного малыша… Да не видишь ты, что ли! — отчаялся объясниться он, — нам уже есть нечего, уже, понимаешь ты это? Подохнем тут, никто и не заметит.

— Почему подохнем? Завтра на прятки пойдем.

— Нас упекут в тюрьму, как пить дать.

— О господи, — вздохнула Аня, — сами пойдем, пусть тут сидит.

— Если только нам потолок по дороге на головы не обвалится.

— Да хватит уже!

— Теперь, — зловеще предрек Коля, многозначительно подняв палец, — все может быть. Все, что угодно. Любая пакость.

— Ладно, — вздохнула Аня и что-то странное, взрослое, немыслимое и сказочное послышалось в ее голосе, — ты помнишь, я его мыла?

— Ну, помню. И что?

— А то, что на ляжке у него три родинки, а посередине — седой волосок. Как у Пети.

— Как? — буркнул Коля и замолчал. Он молчал и глаза у него прятались в тени, и не видно было, что он там думает.

А потом он взорвался.

— Откуда ты знаешь? И какая разница, какие у него там родинки! Этого быть не может, и вообще, мало ли совпадений бывает? И откуда ты знаешь? Ты! — он даже задохнулся от возмущения.

Маленькое Анино личико, бледное, с темно-серыми мешками под глазами, окруженное топорщившимся темным ежиком, мерцало, будто в глубине чистой, светлой воды.

— Понятно, — сказал Коля и как-то очень глупо прокашлялся, — укхм-кхм.

Аня, глядя на его лицо, прыснула. Коля-то знал, как стеснялся Петя своих родинок, верней, не родинок, а росшего между ними длинного волчьего волоса — жесткого, толстого и прозрачного. Он даже и Коле-то не сразу рассказал, да и потом еще долго отказывался показать. А подсмотреть было невозможно, потому что рос волос на месте, обыкновенно скрываемом трусами.

Коля встал. Ему было тринадцать лет, лицо у него было в подсохших грязевых брызгах, штаны разодраны, а плечи накрывал сплавленный из полиэтиленовых пакетов плащ, но он держался церемонно — по-настоящему церемонно, как трехсотлетний герольд.

— Коля, — уже серьезно сказала Аня, глядя на него снизу вверх, — ну тебе-то не шесть лет!

— Ну да, — он осел, как сугроб весной, — прости меня.

— Хорош ты, — ткнула его острым локотком в бок Аня и в темноте блеснула улыбка.

Они глядели на Юстаса, свернувшегося калачиком в Петином гамаке. Юстас спал, засунув в рот большой палец и весь меленько трясся от холода, желтый край капюшона — он так и не снял свой дождевичок — чуть дрожал.

— Ему холодно. Он так у нас помрет, — сказал Коля.

— Это если он может, — ответила Аня и что-то — может, не в словах, а в тоне, или даже не в тоне, а в том, как этот тон звучал рядом со спящим малышом… В общем, что-то напугало Колю, коснулось холодком.

— Что может? — настороженно спросил он.

— Может умереть, — объяснила Аня.

— Дура что ли! — испугался-рассердился Коля.