Артем Луниш - Близнецы

— Да, — ответил Нечаев.

Пейзаж напоминал картины Де Кирико: темно-синее небо с распухшим, ватным облаком сверху, двор в черно-красных кирпичных стенах, круглая башня, торчащая из-за стены. И все это — за бледно-желтыми прутьями решетки и отсекателя. Труднее всего в тюрьме было на прогулке. И когда приносили передачу или письмо. Бередило, раздвигало края раны, прерывало привычное забытье, напоминало об огромном прекрасном мире за стенами. Морозов, сидя в одиночке, говорят, утешал себя: «Я сижу не в тюрьме, я сижу во вселенной». Вова в таких построениях смысла не видел. День шел за днем, продление за продлением, а в перерывах ничего не происходило — ни следователь к нему не приходил, ни адвокат, и непонятно было, что там происходит с его делом и осталось ли еще какое-нибудь дело вообще, или его позабыли, потеряли и держат просто потому, что не отпускать же. И приходил Нечаев, то складываясь из букв раскрытой книги, то вдруг проявляясь в складках одеяла, то соткавшись мгновенно в узоре теней и трещин на штукарке… А то и просто голос — твердый, приятный, со сладким холодком в глубине. Увещевал, смеялся, предлагал невозможное… Вова верил. Если бы не верил — согласился бы, а так… Что-то еще Сергей Геннадьевич потребует за освобождение? Да и дальше как? Ну, убежишь. Не девятнадцатый век, поймают.

— Ну как, не надумали, Владимир Алексеевич?

— Нет. А вы, Сергей Геннадьевич, так и не ответили. Что вы здесь делаете? Сидели вы в равелине, там же и скончались.

Нечаев улыбнулся, — дух витает, где хочет… Слышали небось такое изречение? А вообще-то, вам не все равно? Я здесь и готов помочь, это главное. А что до остального… Мне нет никакой охоты опровергать те нелепости, что насочиняли о посмертной жизни трусы, — он помолчал, — я здесь.

Башня, широкий двор, дым, столбом поднимающийся в темное небо. Вова отвернулся. Дима читал «Коронацию» — из Акунинской серии о приключениях Фандорина, сыщика-джентльмена, Абу крутил четки, Женя готовил.

Из-за двери доносились крики — сегодня собирали большой этап, разгружали Кресты перед приездом комиссии из Европы. Бегал Сеня, бывший нацист и террорист, а теперь первый друг оперчасти.

— Давлетбаев?

— Магомет Сулумбекович!

— Завтра в Горелово!

— Коссинский!

— Евгений Олегович!

— Завтра в Горелово!

— Пужин?

— Иван Николаич!

— Завтра в Горелово!

— Вот бы тебя, Женя, в Горелово, — не отрываясь от книги, сказал Дима, — там бы тебя живо побрили.

У Жени были длинные волосы, а Абу еще заставил его отращивать бороду.

— И хорошо, если только голову, — добавил Вова. Дима рассмеялся, Женя делал вид, что ему все равно.

— Ты что молчишь, придурок? — спросил Абу, — тебе такое говорят, а ты молчишь.

Женя пошевелил губами, издал пару невнятных звуков. Он сосредоточенно помешивал кипятильником густое варево в пластиковом ведерке.

— Ты понимаешь, что они имеют в виду?

— Да…

— Тогда чего ты молчишь? Или тебе это нравится все? Я смотрю, с тобой и правда что-то не то, — он на мгновенье отвернулся от Жени и весело подмигнул Вове.

— Но это же шутки…

— Какие шутки? Здесь нет шуток, запомни уже. Не возражаешь, значит — согласен. Все, можно ебать.

Женя молчал.

— Да не молчи ты, понял?

— Я понял, просто я готовлю.

— Ладно, парни, хватит, — примирительно сказал Вова, — для нас же человек готовит.

— А надо его подучить, — ответил Дима, — не дай бог, и правда в Горелово поедет. Такой вот, как сейчас.

— Это пиздец, — засмеялся Абу.

Вова пожал плечами и отвернулся к окну. Черные трещинки на желтых прутьях решетки… Ус, кусок уха, нос…

— Так как же, Владимир Алексеич?

Вова опустился на шконку. Сколько можно? Как все надоело, и камера эта, и рожи эти, и этот вот, со своим побегом.

Сегодня Вову возили на суд. Очередные два месяца. Иного он и не ждал, но все равно не весело.

— И куда ты меня увезешь?

— В Крайск.

— Где это? И почему ты предлагаешь побег именно мне?

— Крайск — город в Сибири. Золото, пушнина, пьянство, разврат, огромные суммы у случайных — темных и неизвестных — людей, грабежей за год больше, чем в Москве и Петербурге вместе взятых. Хорошее поле для революционной работы. Что же до Вас… А почему Вы, собственно, решили, что я предлагал побег только Вам?

— Кому же еще?

— Например, одной барышне. Она сочла меня плодом своего воображения. Решила, что жандармы подмешивают ей в пищу дурман, — он покачал головой, только на мгновенье этого движения и возникнув в сеточке паутины в углу.