Максим Далин - Запах разума

Опять лыбится. Вот раздражает меня, ёлки, до невозможности! Всё, вроде, понимаю — но бесит, хоть ты что! Пидорская манера, нестерпимая совершенно. Удавил бы.

— Мы могли бы вскипятить воды в ямке, — говорит. — Раскалёнными камнями. Не слишком гигиенично звучит, но это, мне кажется, лучше, чем пить воду прямо из реки.

И не поспоришь, сука… всё логично.

Вот умный мужик вроде… не был бы таким мудаком — цены бы не было…

И я стал пробовать камешки.

Рак меня всё-таки ущипнул. Я не уберёгся.

Забавно… я где-то, вроде бы, читал о шерстистых раках — но совершенно уверен: это существо не напоминало фотографию к той статье. Строго говоря, я даже не уверен, что оно было раком.

Его и вправду покрывала короткая жёсткая щетина, торчащая вверх и придававшая животному сходство с самоходной платяной щёткой. Без щетины, лишь хитином, гладким и плотным, как пластмасса, обходились только клешни, скорее, скорпионьи, чем рачьи, и хвостовой плавник в три широких лопасти. У наших раков глаза на стебельках, у этого — фасеточные, как у мухи или стрекозы. В животе и лапках мне тоже мерещилась какая-то неправильность.

В общем, мне казалось, хоть я и не делился этими мыслями с ребятами, что это существо — не рак и не ракообразное, а личинка какого-то очень крупного насекомого. Вроде ручейника или личинки стрекозы, только переросток.

Есть это создание мне совершенно не хотелось. Я обвязал его парой тонких лиан, гибких, как бечёвки — в процессе он ущипнул меня за руку — и подвесил к ветке кустарника, растущего у воды. Пусть Калюжный сам убедится в пищевой ценности этого существа, если ему так важна его первая охотничья добыча.

Впрочем, мне вообще не хотелось есть. Меня мутило. Я подозреваю, что в разной степени всем нам было нехорошо. Просто либо у Дениса оказался самый слабый желудок, либо ему попалось что-то особенно вредное, что было в воде или в ягодах.

Из стерильности «Иглы» мы все попали в мир нестерильный и чужой; теперь я размышлял, сколько мы тут протянем, без антибиотиков и медицинской помощи.

Денису, по-моему, становилось хуже. Ему хотелось прилечь — и я помог ему добраться до травы в тени кустарника, но в тени его начало знобить. Его даже укрыть было нечем. От бессилия мне хотелось кусать локти: мне нужен был мобильник, чтобы вызвать сюда помощь, вертолёт, вероятно. Отвратительное состояние — ярость, жалость и тоска.

А Денис спросил:

— Думаешь, я умру, Артик?

Я понятия не имел.

— Не говори ерунды, — сказал я. — У тебя расстройство желудка от непривычной пищи. Если бы ягоды были ядовиты — мы все уже были бы мертвы, а Калюжный с Кудиновым бодро добывают огонь, видишь? Просто эти ягоды не пришлись по вкусу конкретно твоему организму. Адаптируешься.

Денис успокоился и улыбнулся, и мне стало немного полегче.

А наши товарищи затеяли на берегу игру в Прометея.

Виктор подобрал две щепки, белёсые от времени, вымытые водой до гладкости и высохшие до состояния древесных мумий, и тёр их друг о друга с ожесточением, вспоминая бога-душу-мать. Я отлично понимал, что так огонь не добудешь, но решительно ничего не мог ему посоветовать — понятия не имел, как, в действительности, это делалось у примитивных культур.

Калюжный насобирал кучу мха и сухой травы, целую горку камней — и колотил по камням ножом: сперва — стальной шишечкой на рукояти, потом — обухом лезвия, матерясь ещё более ожесточённо, чем Кудинов, раздражаясь, меняя и роняя камни, царапая себе пальцы. В какой-то момент он вдруг вскочил, сложил и сунул нож в карман и с треском удалился в кусты, продолжая материться и оттуда.

Ага, подумал я. Второй.

Вернулся Калюжный довольно скоро, и его вид мне не нравился. Он вспотел, глаза блестели, а щека вокруг царапины, как мне показалось, покраснела и опухла.

— Сергей, — сказал я, — желудок болит?

Он зыркнул на меня раздражённо, но ответил довольно лояльно:

— Да так себе… не очень.

Я окликнул Кудинова:

— Виктор, как ты себя чувствуешь?

— Мутит, — буркнул он, отшвыривая деревяшки. — Нагрелись, с-собаки бешеные… Прямо рукам горячо. А даже не дымятся, ёпт…

А Калюжный бормотал:

— Щас-щас… щас… сука драная… щас… — и от лязга железки об камни у меня уже в ушах звенело, но Денис ухитрился даже задремать под эти звуки.

А свет становился вечерним: мягким, розоватым, тёплым. Жара постепенно спадала, и я подумал, что ночью может быть по-настоящему холодно. Облака окрасились в цвета чайной розы, вокруг было тихо и красиво, как летом на даче. Крохотные птеродактили реяли над водой, охотясь на толкущуюся у самой её поверхности мошкару и длинноногих жучков, скользящих по речной глади, как водомерки. Другой берег реки я уже успел основательно изучить: он был выше и круче, чем наш, спуск обвивали корни, мощные и выпуклые, буро-коричневые на фоне жёлтого песка. На том берегу росли высокие мелколистные деревья с пепельно-серыми стволами, будто свитыми из толстенных канатов; под ними располагался кустарник в светлых звёздочках с ярко-красными серединками — то ли цветах, то ли похожих на цветы плодиках.