Максим Далин - Запах разума

Я выяснил, что политика в представлении Чероди — это умение договариваться с кланами других специализаций о сложных совместных делах. Дипломатия — способность составлять долгосрочные генетические прогнозы и культивировать генофонд клана, отбирая самых лучших юношей и мужчин. И политика, и дипломатия представлялись ему делом сугубо женским, требующим дружелюбия, эмпатии и материнской просветлённости. Мужик, боец и пахарь, с точки зрения лицин, должен был заниматься более рискованными вещами: ставить опасные эксперименты, осваивать новые земли, переносить гены родного клана на другой конец земли. Творчество лицин в отдельное понятие не выделяли; им казалось, что творчество — это самое естественное состояние любого живого существа.

Лицин, видите ли, всегда было не слишком много. Они жёстко контролируют рождаемость, чтобы… как бы это перевести? Скажем, чтобы не обременять собой сверх меры окружающий живой мир. Мир лицин и остальной мир должны пребывать в незыблемом равновесии. На определённой территории должно жить столько обитателей, сколько территория может прокормить — и, соответственно, сколько требуется, чтобы поддерживать территорию в порядке. Больше — это плохо. Поэтому никаких трудовых порывов громадными трудящимися массами: лицин всю свою историю думали, как сделать нечто максимально эффективно и минимальными силами.

Я расшифровывал реплики Чероди и думал не о лицин, а о нас. О наших взлётах, требующих гор трупов и морей крови. О цивилизации, вылепленной войнами. И о том, что бы стали делать мои соотечественники, имей они встроенное в тело универсальное химическое оружие, плюс инструмент для преобразования всего живого, плюс намертво вмонтированный в мозг моральный кодекс творца…

И наблюдательный Чероди быстро понял, что я отвлёкся. Он сделал вид, что сейчас дотронется до моего носа пальцем с запахом «улыбнись», похожим на слабый аромат яблочного мусса. Не дотронулся — это было бы грубо с их точки зрения.

— Ты сравниваешь? — спросил он.

— Ты догадался? — удивился я.

— Это просто, — сказал Чероди. — И я сравниваю.

После того, как Калюжный открыл лицин глаза на то, что мы можем заподозрить их в желании убить кого-нибудь из нас, а Динька имел срывающую все покровы беседу с Цвиком, в этом «сравниваю» я не усмотрел ничего удивительного.

— Не в нашу пользу… — сорвалось у меня.

Запах Чероди потёк, меняясь от «невозможно» к «поражён» — и дальше, в аромат, который можно обозначить, как «смешная ошибка».

— Вы — парадоксальное совершенство, — сказал Чероди вслух и подкрепил слова запахом. «Совершенство» — безошибочно: ландыш и молодая женщина. «Парадокс» — сладковатый насекомый запах, который я не могу определить и назвать.

— Ты шутишь, — сказал я. Не спросил. Я не мог представить себе контекст, в котором эти слова не звучали бы шуткой.

Чероди возразил краткой фразой, построенной как «наше вот это — таково, а ваше — таково», но уловить суть мне не удалось, и я снова принялся разгадывать ароматический ребус. Иногда в такие моменты я зверски завидовал парням, ограничивающимся в беседах простыми и конкретными словами, именами вещественного мира — им удавалось договориться легче. Я, общаясь с лицин, вечно увязал в отвлечённостях — хоть, подозреваю, эта затянувшаяся угадайка и позволяла лучше узнать и их язык, и их мировоззрение.

Чероди давно понял, что я пытаюсь докопаться до сути. Наши диалоги, переходившие то в его ароматические шоу, то в обоюдные кукольные представления, порой продолжались часами. Меня восхищали его терпение и изобретательность… впрочем, я уже успел узнать, что Чероди, как сказали бы на Земле, педагог-дефектолог, из клана, специализирующегося на обучении речи детей с физическими недостатками. Лично он работал с теми малышами, у которых либо плохо с обонянием, либо недоразвиты ароматические железы — заболевание, очевидно, встречалось не чаще врождённой слепоты у людей Земли, но случалось. Он имел, как я понял, большой опыт, обучив говорить множество больных малышей — и я привык думать, что Чероди в душе считает нас своими дефективными воспитанниками.

Но, похоже, я ошибся.

Через полчаса мучений я расшифровал его хлёсткий афоризм: «Наша цивилизация строится на поведении, а ваша — на поступках». Чероди вывел его из нашей доброй воли, которая заставляет нас вести себя дружелюбно вопреки внушающим страх и злобу бессознательным инстинктам нашего вида.