И. Намор - Будет День

"Актер? — спросила себя Таня, выходя на сцену. — Возможно…"

Но уже в следующее мгновение и этот мужчина, и все прочие представители как сильного, так и слабого пола перестали существовать для Татьяны, превратившись в жаркое марево ее собственной "фата-морганы". Там и только там, в воображаемом мире вдохновения, могли звучать ее песни. Там на самом деле они и звучали.

— Великолепно! — воскликнул мужчина, поднимая бокал с шампанским, и скосив "заинтересованный" взгляд на Виктора. Судя по всему, он изучал возможного соперника. Однако к каким выводам пришел "месье Фейдер", так и осталось неизвестным. Впрочем, возможно, виной всему была худенькая брюнетка, которую мэтр взял на "вторую женскую роль". Она вполне успешно "отодвинула" Татьяну в сторону, и слава богу, если честно. Но… но зато месье Жак получил либретто фильма "Танго в Париже"- Федорчук, как оказалось, не просто "думал" о кино, он втихаря и готовился… И позже — в июне — мадемуазель Виктория превратилась из многообещающей дебютантки в сверхпопулярную диву, — а пока… Пока незнакомая еще ни французскому, ни немецкому, да и вообще хоть какому-нибудь массовому зрителю, Виктория Фар пела и даже если и смотрела в зал, где сидел ее будущий режиссер, то вряд ли видела… его, Виктора или кого-нибудь еще. Она пела…

Танго, в Париже танго…

Итальянцы оказались в меру заносчивы, но вполне профессиональны, чего, если честно, Олег от них никак не ожидал. Но, с другой стороны, что он о них знал? Да ничего. Ни Шаунбург, ни Ицкович Италией и её обитателями никогда особенно не интересовались, но у обоих в силу обстоятельств воспитания и особенностей личного опыта сложилось об этой стране и населявшем ее народе весьма нелестное мнение, которое легко можно было выразить одним лишь словом — "оперетка!" Оперетка и есть: пицца, спагетти, кьянти и бурные страсти на фоне облупившейся от времени "былой роскоши" обветшавших мраморных дворцов и величественных руин. Однако правда жизни оказалась — как и всегда это случается — мало похожа на анекдоты и "рассказы очевидцев". И то, что итальянская армия не слишком уверенно выступила в последнюю Великую войну — первую мировую для Баста и вторую — для Олега — и ныне, то есть, в 1936 году от рождества Христова, с огромным трудом смогла переломить в свою пользу ход войны с Эфиопией, — ни о чем еще на самом деле не говорило. Люди не одинаковы, и жизненные цели разных народов отнюдь не совпадают. Сравните, скажем, лично свободного и грамотного немца, приехавшего в поисках лучшей доли в Российскую империю восемнадцатого века, русского крепостного крестьянина, живущего в имении какой-нибудь Салтычихи, и не говорящего по-русски еврея-хасида, который хоть и не раб, но и от российского общества отрезан самым решительным образом. И как же можно судить по их поведению обо всех немцах, русских или евреях? К каким выводам можно прийти, рассматривая их под увеличительным стеклом предвзятой критики? Что русский не может быть "эффективным менеджером"? Расскажите это Завенягину, то-то ему интересно будет послушать про то, что русский человек и самим-то собой руководить не способен, не то, что другими. Ну и про двух других фигурантов нашего мысленного эксперимента точно то же можно сказать. А надо ли? Вроде, и так все понятно.

Вот и с итальянцами та же история. Шумный народ, веселый, — это правда. И от их политиков — зачастую веет пошленьким водевильчиком. Так что вполне себе оперетка. Но при всем при том овровцы в ближайшем рассмотрении ничем, собственно, не уступали гестаповцам, а люди из Службы военной информации и вовсе оказались уверенными и жесткими профессионалами, с ними интересно было работать, хотя и приходилось все время держать ухо востро. Даже ночью. Даже во сне. Пожалуй, во сне особенно, потому что опасные люди оказались эти итальянцы. Крайне опасные.

— Я хотел бы встретиться с кем-нибудь из испанских офицеров, — это была легитимная просьба, и Баст был в своем праве, но, по-видимому, полковник Санто Эммануэле думал иначе. А всего вернее, таковы инструкции, которыми итальянец руководствовался, "общаясь" со своим "немецким другом и коллегой".

— Наши друзья, — глаза у полковника темно-карие, смотрят на Шаунбурга внимательно, но как бы равнодушно. — Наши друзья весьма щепетильны в вопросах чести. Ведь вы меня понимаете, не правда ли?

— Думаю, что понимаю, — кивнул Олег. Баст был бы раздражен и, более того, взбешен, но Ицковичу все эти игры в " у кого Эго больше ", в смысле — длиннее, были не интересны. Он — сам по себе, и смотрел на всех этих фашиков как бы со стороны и исключительно с утилитарной точки зрения.