Александр Казимиров - Забулдыжная жизнь

— Ну-ка дыхни! — приказала мать, негодующе глядя на меня.

Подзатыльник умножил шум в голове. Сантиметры, на которые удалось подрасти, тут же исчезли, прихватив с собой еще с десяток. Я снова стал маленьким и щуплым.

— Почисть зубы! Совсем от рук отбился!

Размазывая по зубам горький «Помарин», я мечтал скорее стать взрослым и независимым.

— Все равно пахнет! — мать замахнулась, но как-то обреченно.

Я схватил тощий портфель и побрел за знаниями. Малолетний Ильич с укором выглядывал из октябрятской звездочки. Он стыдился висеть на моей прокуренной груди, то и дело отстегивался и норовил сбежать в «Разлив». Пришлось его отцепить и спрятать в карман. У школы я приколол значок на место — без «аусвайса» к занятиям не допускали.

Сосед по парте, Юрка Крунин, заговорщицки подмигнул, оглянулся и шепнул мне на ухо:

— Сегодня конфет нажремся! Перед уроками я похвалился, что мне подарили попугая, но болтает он только за гостинцы!

После занятий весь класс двинулся к Крунину.

— Ждите здесь, — сказал Юрка. — Попугай при скоплении народа теряет дар речи. Я его с балкона покажу.

Мы собрали сладости и поднялись к нему домой.

— Ну, показывай попугая! — сказал я.

— Ты что, не понял? У меня его нет! — Юрка вылез в форточку. — Попугай спит! — Одноклассники загалдели и разбрелись.

Учиться не хотелось. «Многие знания порождают печали великие!» — любила говорить моя бабка, забывшая азбуку.

— Писать, считать умеем. Этого достаточно, чтобы получить зарплату и расписаться! Пойдем, как дядя Гриша, грузчиками работать. Вон у него какие мышцы отросли, любого инженеришку за пояс заткнет или в бараний рог скрутит!

Мы с Юркой и Вовкой Булкиным — еще одним олухом из нашего класса — дали клятву: принципиально не получать пятерки. А кто из нас нарушит слово, тот будет нещадно бит. На уроке пения Булкин забылся и старательно вытягивал: «Раненная птица в руки не давалась…» Слушая «плач Ярославны», я отчетливо видел, как предатель наматывает на кулак красные сопли. Учительница сравнила Булкина с Робертино Лоретти и поставила запрещенную оценку. Участь Вовы была решена! После школы солист погорелого театра дал стрекача. Мы гнались за ним до помойки. Но он не курил и бегал, как сайгак. Пришлось запустить ему вдогонку осколок кирпича.

Перед звонком завуч за уши заволокла меня и Юрку в класс. Коллектив презрительно молчал. У своей парты, гордо подняв забинтованный кокон, стоял великомученик Булкин. От его повязки исходило ослепительное сияние. Казалось, будто вокруг головы сверкает нимб. Нам впаяли по «неуду» за поведение и вызвали родителей на педсовет. Завуч дала команду «отбой». Класс хлопнул крышками парт и приступил к изучению родной речи, ненормативным вариантом которой мы с Юркой владели в совершенстве.

Листва пожелтела, но еще крепко держалась на ветках. Теплая осень не сдавала позиций. После школы мы носились по двору, гоняли мяч или лазали на чердак за голубями. Как-то в воскресный день к нам подошел Валерка. Он был старше нас на год и считался во дворе заводилой. Многие родители категорически запрещали с ним дружить, но мало кто из нас слушал их наставления. С Валеркой было интересно, он умел ловить синиц и знал абсолютно все.

— Пацаны, айда из «мухобоя» стрелять! — предложил он; под Валеркиной рубашкой просматривался самодельный пистолет. — Вчера весь день мастерил!

Мы побежали в карьер за домами, надеясь, что и нам выпадет счастье пальнуть из самодельной волыны. Витька по кличке Жиртрест внимательно рассмотрел самострел.

— Ха-ха! У него ствол кривой! Хрен куда попадешь!

— Снимай штаны. Если промажу, ты мне сто щелбанов! — предложил Валерка.

Витькина задница ехидно уставилась в лицо смерти. Я представил, как она стрельнула первой и наповал сразила Валерку. Хозяин «мухобоя» отсчитал десять шагов, чиркнул коробком об спичку, прижатую к отверстию в стволе. Бабахнуло прилично! Жиртрест, путаясь в приспущенных штанах, пробежал пару метров и упал в лужу. После этого случая Витька перестал с нами разговаривать. Дробина из его задницы вылезла самостоятельно, без врачебного вмешательства, но отношения испортились надолго — недели на полторы.

Небо все чаще хмурилось, спрыскивая городок водяной пылью. Я смотрел в окошко на чавкающие грязью самосвалы и мечтал о скорейшем приходе зимы. С нетерпением ждали ее и войлочные башмаки «прощай молодость», заблаговременно приобретенные для меня матушкой.