Олег Фомин - Руины Арха

Наконец, Борис глаза открывает, на лбу блестит испарина, поворачивает лицо ко мне, улыбка.

– Так и знал, что скажешь это.

– Что ты делал?

– Договаривался со своими маленькими сожителями.

Борис пересекает порог арки, протекторы впечатываются в пленку слизи. Борис разворачивается к уползающей твари, щупальца от него в паре метров, Борис пристально буравит взором.

Из-под полы плаща на слизь спрыгивают красные пауки, восьмилапый десант шустрыми волнами бежит за гигантским студнем, одни заползают на задние щупальца, другие обгоняют, прыгают на бока, третьи карабкаются на потолок, падают на раковину.

Часть пауков снаружи, другие впитываются в желе, заполняя пустоты, но не приближаясь к девушке…

Взрываются разом. Бахнуло глухо, утилитку сперва раздуло, затем с плеском растеклась, словно студенистая масса вмиг стала водой, мои ботинки лизнула пена. Раковина бухнула о пол, ее, как резину, колыхнуло частными волнами, из щели в корне льется переваренная человечина.

Мы с Борисом оперативно оттаскиваем девушку от этого непотребства.

Пока Борис достает аптечку, я делаю искусственное дыхание. Девушка начала кашлять, переворачиваю набок, та выплевывает остатки слизи, оживают, как крылья бабочки, веки.

– С днем рождения, солнце, – сказал Борис.

Помогаю поднять туловище, держу за плечи, Борис колет в вену иглу шприца, поршенек вкачивает какой-то хреноцин, ампулу не разглядел. Борис матерый, ему виднее. Сует ей в зубы таблетку, в ручках спасенной возникает фляжка.

– Разгрызи и запей.

Девчонку колотит озноб, но алгоритм послушно исполнила. Борис возвращает флажку на пояс, аптечку в торбу.

– Я просто хотела домой, – прошептала она.

Вперила взгляд куда-то в иной мир, ладошки обнимают плечи, дыхание все более судорожное.

– Просто… хотела… домой!

И расплакалась, я с готовностью обнимаю, шею обожгли слезы, девушку трясет, поглаживаю волосы.

– Тш-ш-ш…

Борис вынимает из кармана зажигалку, сигареты. Чиркнул кремень, зад опустился на обломок плиты, Борис откидывается на стену, взлетают неспешно колечки дыма.

Истерика девушки закончилась, перебираемся в другой коридор, где суше, вскоре там потрескивает костерок из углечервей. Борис укрыл девушку одеялом из бездонной торбы, девушка так погружена в себя, что даже чудеса этого артефакта ей по барабану. Сидит перед костром, пальцы ног чуть не касаются пламени, подбородок на коленях, слипшиеся локоны напоминают углечервей.

– Не рада, что спасли? – чувствую я.

Реакции ноль. Потом плечи едва заметно приподнялись и обмякли.

– Хочу домой. А там… внутри… снился дом.

– Но тебя убило бы.

Молчание.

– И так кто-нибудь убьет. И будет больно. Страшно. А там… могла умереть под наркозом. В мечтах. Дома…

– В слизи утилитки мощные галлюциногены, – шепнул мне на ухо Борис.

– Никогда не увижу дом, – простонала девушка тихо.

Вот-вот разрыдается вновь.

– Как тебя зовут? – спросил я, лишь бы оборвать новый приступ.

Девушка с трудом сглотнула ком.

– Катя.

– Я Влад. А это Борис. Мы тоже хотим домой, Катя. Сильно. Скажи, Катя, папа и мама живы?

– Да.

– Любишь их?

– Да!

– А они тебя?

– Конечно!

Казалось, хочет залепить пощечину за то, что мучаю тем, что и так понятно, задеваю свежую рану.

– Тогда должна жить, – говорю. – И бороться. Чтобы выбраться из Руин.

– Как?!

– Не знаю. Если сваришься в брюхе огромной улитки, может быть, под действием галлюциногенов и увидишь родителей… Но они тебя не увидят. Там, в настоящем мире. И будут страдать.

Лицо Кати исказилось. И впрямь близка к тому, чтобы расцарапать мне морду. Лишь боль держит на цепи, Катя, уверен, думает о родителях, как они ждут ее, плачут, расклеивают объявления о пропаже…

Подсаживаюсь к Кате, обнимаю.

– Найдем выход. У всего есть объяснение, и у Руин тоже. А если есть объяснение, есть и выход. И мы выйдем. Если будем держаться вместе.

Странное дело. Знаю, что вру как товарищ Бендер, но тон такой решительный, аж сам себе верю. Вот что бабы с мужиками творят. И что более удивительно, Катя смотрит мне в лицо, и вижу, что в ее глазах заблестела надежда. Вроде бы ничего эпичного не сказал… но ее стержень по кусочкам склеился, и теперь эта хрупкая конструкция держится исключительно на мне. Сломаюсь – сломается и она. Приперт к стенке, отступать некуда, права на слабину нет. Про себя можно скулить, но снаружи, хоть тресни, должен быть орел.

Катя шмыгнула носом. Кивок. Сжимаю ее плечи чуть плотнее, она опускает голову на мое плечо, ресницы смыкаются.