Юлия Гордон-Off - Карелия

Я словно в залог и гарантией, что не уйду без неё оставила сестре свою шинель и пошла, решать вопросы. Сразу за дверями меня ждала встретившая меня медсестра. Вот она и дала развёрнутую консультацию к кому идти и что делать. Конечно, первым движением медиков было нежелание отдавать мне сестру, но я не уходила и додавливала своими аргументами, что мы родные, я уже взрослая, и смогу о ней позаботиться, а оформлять опеку над ребёнком, у которого есть живой отец, это нонсенс.

С другой стороны повода держать Верочку на отделении у них уже нет, культя зажила, а душевные травмы лечат не хирурги. Но когда они уже договорились на прошлой неделе отправить её в детский дом где-то в глубине страны, им позвонили и очень настойчиво попросили не отправлять пока ребёнка…

Когда, наконец, все бюрократические препоны я преодолела, на улице уже снова была ночь, нет по часам ещё вечер, но темень непроглядная, это так непривычно для всегда залитого огнями Большого проспекта, а тут ведь сейчас светомаскировка. Я сбегала к машине и вместе с сестрой хозяйкой мы кое-как сумели одеть Верочку. И, наконец, залезли на заднее сиденье нашей остывшей эМки. По пути на аэродром, я осознавала, что наша эпопея ещё не закончилась, ведь требование на самолёт у меня только на меня. Но я не оставлю Верочку, а значит поедем на поезде, на машине, пешком пойдём…

На практически совершенно тёмном аэродроме около озера Долгого, до которого добирались ужасно долго и нас несколько раз останавливали на контрольных пунктах, Мышаков уже ругался сквозь зубы, что можем опоздать и тогда товарищ майор нам всем "кровавый сыктым" сделает. Не знаю, что это за такое "кровавый сыктым", но звучало страшно и зловеще. С другой стороны, я уже потом поняла, что может благодаря этой накачке, я и повела себя на аэродроме напористо и не отступила.

Лётчиков я нашла в каком-то прокуренном помещении, до вылета осталось меньше получаса, и я стала просить взять меня вместе с сестрой. Я просила, умоляла, уговаривала, объясняла, что мне обязательно нужно на комиссию в госпиталь ВВС и меня уже встречают в Москве… Что я тоже, если пройду комиссию стану лётчицей и когда-нибудь тоже их отвезу, куда им будет нужно… Что мы вместе с сестрой маленькие и вдвоём весим меньше взрослого человека… От меня отмахивались как то назойливой мухи, но я не сдавалась и начинала по новой… Не знаю, зачем и в какой момент я расстегнула свою шинель, жарко мне точно не было, скорее першило в горле от разговоров и табачного дыма, но в какой-то момент командир экипажа лет сорока капитан вдруг уставился мне на грудь и спросил:

— Давно дали? — Я сначала даже не поняла о чём вопрос, потом проследила его взгляд и увидела свою медаль.

— Месяца нет, как раз после восемнадцатилетия…

— Лётчиком будешь?

— Если комиссию медицинскую пройду…

— Не завидую я этой комиссии… Ладно! Чего уж там, веди свою сестру…

А потом мы летели сквозь чёрную ночь наверно часа четыре или пять. Самолёт временами проваливался в воздушные ямы, это мне Сосед объяснил, тогда Верочка сжималась и сильнее льнула ко мне. В самолёте стоял жуткий холод, спина сквозь шинель и тельняшку замёрзла, а я обнимала и старалась согреть Верочку, с которой мы сидели в хвосте на каких-то мешках с чем-то мягким и бесформенным. Верочку иногда начинала бить сильная дрожь, не знаю, от страха или холода, но я прижимала её сильнее и дрожь унималась. Мы обе молчали, не потому, что в шуме двигателей сотрясавших весь салон пришлось бы кричать. А потому, что нам были не нужны сейчас слова, намного важнее любых слов было то, что мы уже тем, что рядом доказали и показали самим себе, что мы родные, и очень дорожим этим, что мы просто обязаны это сберечь и пронести через всю нашу жизнь. И мы это сбережём!.. Ведь именно в том, что протянулось незримо между нами и находится память о нашей любимой мамочке, о нашем братике. Наверно я была счастлива, что я сумела забрать сестру с собой, не оставила её, не предала, не бросила. И мы вместе и нам ничего не страшно!..

Не знаю, как называется аэродром, куда мы прилетели. Но едва мы по шаткой металлической лесенке ступили на лётное поле, как у моего уха перекрикивая звук работающих авиационных моторов, кто-то вопросительно прокричал:

— Луговая Комета Кондратьевна, как я понимаю?

— Луговых! А не Луговая…

— Да! Точно! Извините! Перепутал. Младший политрук Гнеман. Пройдёмте в машину…