Юлия Гордон-Off - Карелия

Пришла в себя только в воскресенье, а Полина Игнатьевна меня в голос отчитала, что она во мне разочаровалась, и я не имею права ставить под угрозу чужую работу и так относиться к себе, и что сейчас я военнослужащая и моё здоровье такое же казённое имущество как винтовка или валенки! Вот эти "валенки" меня и выбили окончательно из ступора своей нелепостью в пафосе темы. О моей выписке уже знал весь лазарет. Что у меня случилось никому не рассказывала, всем оставалось только гадать. Услышала версию, что я ужасно любила своего командира, ведь про него спрашивала, едва к ним попала, а тут сказали, что мой жених погиб, вот я и переживаю… Ох, девочки! До чего же вы милые и романтичные…

Тётя Клава связала мне трое чулок, двое тонких, одни даже полосатые, чёрно-жёлтые, это видеть надо! Жуть! И третьи толстенные, ужас! Но тёплые! Хоть на полюс, как мне кажется, и колючие. В комплект к ним ещё двое обтягивающих панталончиков-рейтузиков, тонкие и толстые, боюсь, что на толстые ни одна моя юбка не налезет. Но мёрзнуть я совсем не хочу! Ещё мне презентовали меховые рукавички и тёплые портянки. Наряд мой дополнил тёплый платок, что позволило моему старому занять место на шее. Вообще, в лазарете меня стали собирать со всей основательностью и нагрузили бы меня в дорогу как карьерный самосвал. Еле отбилась от всего лишнего и уложилась в один заплечный мешок, с которым прошла всю Ладогу. С раннего утра получила на руки свой единственный документ — справку о выписке у Полины Игнатьевны и пожелание не попадать к ней больше и не держать зла, если что не так. Потом пришлось целоваться и обниматься со всем лазаретом, последняя на правах особо приближённой была тётя Клава, которая ещё сунула мне в руку свёрток с пирожками. Рыдали почти все, оказывается, я успела врасти, и сроднится со всеми, уходить было больно. Но старшина сказал, что подошла машина за мной и я вышла…

Почему я была уверена, что за мной пришлют легковушку, я не знаю, но вид побитой жизнью фронтовой полуторки вогнал меня в столбняк и ему не помешал даже промчавшийся мимо меня верзила насквозь провонявший бензином, распахнул дверь и до меня донеслось:

— Где тут этот Луговых?! Ехать пора, мне начальство голову снимет!

Что уж ему отвечали, не знаю, но он выскочил и уставился на меня.

— Это ж баба! Не, так не бывает! Ты же не главный старшина? Меня ж убьют если я ЭТО привезу… — Я вынырнула из нирваны.

— Товарищ водитель! У вас приказ есть?

— Есть.

— Так давайте его выполнять, а наши принадлежности обсудите как-нибудь потом. Я главстаршина Луговых! За мной машину обещали прислать из разведотдела округа…

— Ну, ничё так… Девка, пигалица и главная старшина! Да мне в автобате никто не поверит!

— Я всё слышу! Мне в кабину или в кузов?

— Да, грязно в кузове… В кабину лучше, хоть и тесно…

— Добро! Поехали! Сколько ехать то?

— За полчасика успеем…

— Мало как-то…

— Так, а чего… Мне сказали на станцию, там в поезд посадить…

— Понято, едем?!

Подняли меня ни свет ни заря, а ночи сейчас и без того длинные, сегодня вообще самая длинная. Вот и ехали мы, по снежным заносам иногда буксуя, но продвигались вперёд среди окружающего снежного безмолвия, почти по рассказам Джека Лондона…

Станция, вернее полустанок, обозначал себя единственной лампочкой над какой-то дверью. Поезд всего из пяти-шести вагонов и пары прицепленных платформ ждали не очень долго, я даже замёрзнуть не успела, только лицо всё время прихватывало и пришлось кутаться в платок и тереть щёки. В полутёмном вагоне, где весь свет давали пара установленных в концах керосиновых ламп "Летучая мышь", часть окон были забиты разномастной фанерой какими-то досками с торчащей местами конопаткой тряпками и ватой. Было натоплено, не жарко, но по сравнению с уличным морозом градусов четырнадцать, даже пар изо рта не идёт. Из разных концов из тёмных купе раздавался разнокалиберный храп. Замотанная как бочонок проводница посмотрела бумажку, вручённую ей водителем, и махнула лампой мне в вагон, я, не прощаясь, нырнула в вагонную темень, почти одновременно с отправлением. Часа через три всё ещё в темноте нас стали высаживать на Московской сортировочной, о чём узнала потом со слов встречающего. От обилия путей и загромоздивших их эшелонов я даже успела растеряться, как услышала уже ставшее моей кармой:

— Товарищ главстаршина! Товарищ Луговых! Кто видел этого старшину! — и парочка весьма не печатных оборотов для лирической связки фраз предложения. Я пробилась к голосящему толстяку в полушубке: