Юлия Гордон-Off - Два письма

Когда всё разрушилось каким-то неправильным криком:

— Воздух! Справа сорок самолёт! Огонь! — "Не верю!" сказал бы Станиславский, и я ему бы поддакнула. Какой-то срывающийся, неправильный голос, никакого величия и героизма, в нём, никакой внушительности, как у Левитана по радио…

Только это всё промелькнуло как-то краем, я высунулась и повернула голову налево, но только увидев, куда рыскнули стволы пулемётов сообразила, что для меня это находится за рубкой. И тут я увидела его, отчётливо, словно прорисованный до последней мелочи тушью он висел медленно увеличиваясь, он словно плыл по воде не оставляя на ней следов, с изломанными кривыми крыльями, с блестящим промельком винта перед собой, с уродливым горбом кабины, и некрасиво торчащими стойками шасси. Весь он был похож на какую-то неправильную, некрасивую изломанную свастику-каракатицу и совсем не страшный, а противный и мерзкий. Только после крика, я осознала, что в реальность вплелось какое-то жужжание… Вдруг оглушающе гавкнул осыпая палубу гильзами Касимыч своим пулемётом, а за надстройкой ему ответили ду-ду-дуки второго пулемёта. Впечаталось в память оскаленное застывшее лицо кока стиснувшего ручки пулемёта, как-то плаксиво скривлённое лицо его второго номера стискивающего в руках зелёную коробку с торчащим концом новой патронной ленты. Видимо что-то кричащие артиллеристы пытаются повернуть пушку, когда по палубе прозвучала неровная дробь и звук выстрелов донёсся справа и сверху, а меня бы кинуло к леерам ограждения, если бы я не выглядывала из-за угла надстройки и рефлекторно не уцепилась бы за него. Рядом что-то взвизгнуло и даже вроде овеяло кожу на лице. А пулемёты уже развернулись в другую сторону и снова палят куда-то, только мне теперь не видно, потому, что катер повернул и теперь пролетевший над нами самолёт где-то за надстройкой. Меня теперь бросает в другую сторону и я упираюсь ладонями в палубу, чтобы не покатиться, как над самыми нашими головами, я как раз только перевела взгляд наверх от палубы, пронёсся мелькнув брюхом и чёрно-белыми крестами на крыльях самолёт, а чуть ниже как в замедленном кино летит чёрная капля, пролетает вдоль и на нашем кильватерном следе встаёт белый столб воды. Совсем не страшный, если бы не встряхнувший долетевший грохот и визг пролетевших вверху осколков. Теперь пулемёты ду-дукают очередями без перерыва, замолкая только для разворота стволов. Катер кренится то в одну, то в другую сторону, на воде позади ещё видна кривая нашего зигзага, мне не до выглядывания самолёта, я вцепилась в торчащую кривулину, чтобы не вылететь куда-нибудь. Внутри только бьётся радостная мысль, что не осталась сидеть внизу под палубой, где от неизвестности было бы ужасно страшно, а здесь я почему-то уверена, что раз светло и всё вижу, то значит, ничего со мной не будет…

Сколько раз ещё заходил на нас в атаку этот Юнкерс, как я узнала позже, не помню. Кажется, он кружил вокруг нас несколько часов и ещё сбросил две бомбы, последняя была в несколько раз больше, наш корабль встряхнуло весь от носа до кормового флага. Да так, что голова мотнулась и зубы лязгнули, и если бы рядом было что-нибудь то скорее всего бы сильно приложилась головой. А от долетевшего звука взрыва словно ударило какой-то огромной завёрнутой войлок колотушкой, а после ещё звенело в ушах, уже заложенных от стрельбы наших пулемётов… Вообще, сказать, что я понимала что-нибудь в этом бою будет глупостью. Ничего я не понимала. Так, отдельные впечатавшиеся в память картинки и фоном громкие звуки. А наш и без того, не слишком солидный кораблик выписывает по ровной глади невообразимые виражи, моментами вздыбливая за кормой словно белый пенный хвост из под винтов, а палуба порой встаёт почти вертикально, когда он закладывает поворот. Длинные пулемётные гильзы, которые катаются по палубе или сразу улетающие за борт. Застывшие масками гримасы на лицах, распахнутые неслышными в вате забившей уши криками рты…

Вдруг всё окружающее успевшее стать чёрно-белым в серых тонах словно замедлилось, на фоне белого неба и воды, чёрной палубы и фигур матросов, серых лиц и гудящих звуков я увидела, как упал второй номер у Касимыча. Он не падал, не завалился, а словно сбитая сильным ударом кегля перевернулся в воздухе и плашмя шлёпнул всем телом об палубу. Но вздёрнуло меня не это, а красный такой невинный пунктир струйки из непонятно укоротившейся ниже колена задранной вверх ноги…

Дальше Сосед не спрашивал, это видимо их медицинские рефлексы, я только слышала его чертыханья, сквозь сжатые губы про "дурацкую узкую юбку", когда не смотря и вопреки довольно шустро даже не пытаясь встать на четвереньках преодолела разделяющие метры и правым боком навалилась на живот раненого, где-то в глубине улавливаю понимание, чтобы он меньше дёргался, а руками скручиваю оборванный край штанины, в качестве импровизированного жгута и успела, кровь перестала брызгать, когда кто-то заслонил свет и завозился рядом.