Владимир Бабкин - Император мира

Тут я заметил, что мой адъютант как-то мнется и явно что-то хочет мне сообщить. Кивнув ему, я склонил голову, выслушивая короткое сообщение.

— Что ж, мои пионеры, вот и еще один шаг сделан народами на пути в светлое будущее. Только что пришло известие о том, что Франция объявила «Сто дней для мира» и призывает все воюющие стороны сесть за стол переговоров. Мир близок, как никогда!

Вопли восторга и крики «Ура!» прокатились по поляне. Циолковский радовался наравне с другими мальчишками…

ФРАНЦИЯ. ВТОРАЯ КОММУНА. ПАРИЖ. 10 (23 мая) 1917 года.

— По приговору революционного трибунала!

Нож гильотины с грохотом упал вниз, отсекая голову какого-то очередного новоявленного трупа. Урядный уже даже перестал следить за тем, кого именно укоротили на этот раз и по какому обвинению. Может это был идейный враг революции, может буржуа, пытавшийся покинуть город с «народным достоянием», а может показательно пойманный и казненный спекулянт. А может, просто жертва соседского доноса, что сейчас в Париже давно уже в порядке вещей. В общем, попался кто-то в лапы Народных Стражей, а там с врагами долго не разбирались, активно применяя опыт прошлых французских революций и машину гуманиста профессора анатомии мсье Гильотена.

— Граждане свободной Франции! Граждане Второй Коммуны! Слушайте обращение Правительства народной обороны! Блокада Парижа, созданная врагами нашей революции вот-вот будет прорвана. К нам на помощь пробиваются революционные отряды Бургундской Социалистической Республики! Войска старого режима спешно отступают! Со дня на день в Париж начнут прибывать вагоны с продовольствием из Марселя и Лиона! Вся революционная Франция идет нам на помощь!

Степан Урядный слушал истерически выкрикивающего пропагандистские несуразицы человека и лишь диву давался. Просто удивительно, как за какой-то месяц изменилась жизнь некогда респектабельного Парижа. Всюду огромные очереди из голодных и злых людей перемежались с бесконечными митингами и демонстрациями. Публичные казни уже стали обыденностью. Общественный транспорт практически остановился.

В Париже была введена карточная система, всякий вывоз продовольствия из города карался смертной казнью. Кафе и рестораны либо были закрыты, либо кормили по талонам солдат и служащих новой власти. Магазины, те, что открыты, отпускают только товары по талонам, карточкам и другим средствам распределения Второй Коммуны. Впрочем, распределять было особо нечего — склады пусты, железнодорожное сообщение с провинциями было остановлено, никакого ввоза продуктов не было, не считая разосланных по округе отрядов, которые именем революции реквизировали любые «излишки», а под это можно было подвести все что угодно. Да, как правило, такие отряды выгребали все, что находили. Стоило ли удивляться, что часто доходило до настоящих боев, благо оружия в охваченной войной стране было предостаточно.

Сам Париж фактически находился в блокаде, поскольку с запада и юга держали позиции части генерала Петена, с севера стояли войска Парламента, поддерживаемые англичанами, а с востока за Реймсом была линия фронта, которую с одной стороны удерживали британские войска и части бывшей французской армии, объявившие строгий нейтралитет, а с другой были германцы, выжидающие в своих окопах и укреплениях линии Гинденбурга. Хотя количество собственно французов на Западном фронте стремительно сокращалось, поскольку дезертирство приняло просто-таки массовый характер ввиду того, что большая часть солдат уже окончательно не понимала во имя чего сидеть в окопах.

Части же столичного гарнизона полностью разложились и занимались большей частью революционным мародерством, фактически выйдя из подчинения любых властей. Новое «Правительство народной обороны» попыталось взять ситуацию под контроль, учредив Народную Гвардию и объявив, что довольствие будет выдаваться только тем солдатам, которые запишутся в эту самую Гвардию. Но большая часть двухсоттысячного гарнизона Парижа не спешила вновь становиться в строй, предпочитая решать свои продовольственные и имущественные проблемы исключительно грабежом. Впрочем, в новую Народную Гвардию стали массово записываться простые парижане, как правило из самых беднейших слоев населения, поскольку практически никакой работы в городе не стало, а нахождение в Гвардии давало более-менее стабильный источник к существованию.