Владимир Стрельников: Водяной. Часть 1-3

Лето сорокового года девятнадцатого века прошло относительно спокойно. Я наконец-таки закончил возню с музеями, открыв оба филиала. Не ожидал, что они настолько окажутся востребованными народом — первый месяц шел сплошной поток посетителей и посетительниц. Женщин я запускал два дня в неделю, мужчин четыре. Все-таки очень жесткие мусульманские принципы, не стоит дразнить гусей. Но мужские дни делил тоже на два — два дня шли далеко не бедные, а два самая беднота, посещение было просто по пропуску, который можно было оформить у старейшины слободы или маххалли. В общем, аншлаг. Причем никаких проблем не было, правда, экскурсоводами у меня служили отставные полицейские. Ну а что, вполне себе нормальная мужская работа, люди опытные, читать умеют, заучивать и озвучивать текст тоже.

За доспехи массагетского князя мне на самом деле подарили шесть золотистых ахалтекинцев. Подумав, я оставил коней. У меня уже три русалочки есть, еще две наклевываются, плюс пацанов надо выводить будет — еще маловато будет. Потому начал собирать свой табун, выкупил у турецкого посла тот самый кишлак (выкупил за символическую цену в сто золотых), нанял десяток семей, докупил еще пяток чистокровных кобылок-аргамаков, и десяток кобылок-полукровок. Шайрам тоже подобрал подруг — трех вполне себе годных першеронов-полукровок. Барышни весьма в теле, моим парням их поломать вряд ли удасться.

А сегодня вылупились мои новые русалочки, Айлин и Мавия. И я с ними и тремя их старшими сестрами отправился крестить их кровью и болью. Тут снова холера объявилась, неподалеку от Коканда целый городок заперли на карантин, со всей средневековой жестокостью. То есть никого из города не выпускают, попытавшихся выбраться ждет смерть от стрелы, пули или сабли. Правда, в сам город идут местные табибы, их ученики, муллы и студенты медрессе. Плюс поставляют продовольствие.

Вот я и решил, что здесь можно научить ценить жизнь и уважать смерть не хуже, чем вырезая десятки работорговцев. Никуда те от нас не денутся, а здесь наша помощь может оказаться критично нужной. Тем более, что эти девочки, уже в своей первой жизни, были тренированными убийцами.

Сборы были недолги, от Кубани до Волги… нет, немного не то. Но и на самом деле, сборы были недолги. Простые крепкие лошади, добротный армейский фургон, бинты и лекарства, что я с девочками делал хоть и потихоньку, но постоянно. И вперед.

Ехали именно по дороге, неторопливо. Пара полукровок-тяжеловозов легко перли фургон, три девочки спали в фургоне, я сидел на козлах, рядом со мной сидели Мавия и Марина, обе с тяжелыми четырехствольными дробовиками. Жуткая штука, надо сказать.

По дороге мы попали в караван лекарей, едущих в Беш-Арык, тот самый городок, в котором бушует холера. Пять осликов, запряженных в малые арбы, и десяток учеников, идущих пешком. И один-единственный очень старый дед-табиб, сидящий на первой арбе.

Я передал поводья высвистанной мною Анфисе, и спрыгнул с фургона, догнал арбу с дедом.

— Ассалом алейкум, уважаемый. Мое имя Захар-бай, я и мои ученицы следуем в Беш-Арык, желаем помочь страждущим. Вы едете туда же?

— И тебе здравствовать, Захар-бай. Видел я, как ты на своем воздушном шаре летал. И что тебе дома не сидится? Еще девок поволок… жить вам надоело? — На меня глянули неожиданно ясные и умные глаза пусть и старого, но вполне себе очень разумного человека. — Ты знаешь, что смертность в городе превышает обычную в восемь раз? Течение болезни страшное, выжившие гибнут от осложнений, и просто от голода и жажды, нет сил добраться до воды и еды. И уберечься почти невозможно, только спиртом руки мыть, и кипяченую воду спиртом разводить. По городу бродят пьяные целители — а пьяный целитель это почти мертвый целитель. Вода, вскипяченная, но остывшая и постоявшая так пару часов — снова становится опасной. Население города почти вымерло, из семи тысяч жителей уцелело около двух тысяч. И то — неизвестно, выживут ли они. Из целителей, имамов, учеников — погиб каждый второй. Каналы засыпаны, в городе нехватка воды. Колодцы сохнут. Дров уже почти нет, у кого есть силы — разбирают дома, снимают с крыш камыш и доски. Вон, смотри — как только мы пройдем ту заставу, пути назад не будет. Нас расстреляют аскеры, и сожгут тела.

— Нет в этом мире никого, кто знал бы волю аллаха. Но помощь ближнему своему — для врача обязательна, иначе мир рухнет. Я должен попытаться посмотреть, в чем дело. А девочки — они присягнули мне. Причем я не имею права освободить их от присяги. Кому они нужны будут кроме меня? — Я посмотрел на старика, на его учеников. Надо же, знали, на что идут, но молчат, не ропщут. Нет, конечно, противиться воле эмира это все едино что смертный приговор подписать самому себе — но на этих ребятах страха особо и не видать. Впрочем, молодость, и мусульманство. Бесшабашность и осмысленная отвага и жертвенность — жуткая смесь.