Михаил Казиник: Погружение в музыку, или Тайны гениев-2

Вы все же не сдаетесь, а бормочете что-то о том, что все будет хорошо и что нет никаких причин для смерти.

Но произнося все это, вы растерянно смотрите по сторонам: нет ли поблизости машины скорой помощи? Поскольку вам становится совершенно ясно, что ваш собеседник просто сошел с ума и нуждается в помощи квалифицированного психиатра. Иначе – не миновать беды.

И только для того, чтобы потянуть время и высмотреть где-нибудь машину, вы задаете еще один вопрос:

Как ты попал в Рим и почему этот город требует смерти актера?

И получаете ответ, окончательно свидетельствующий о том, что ваш собеседник должен быть немедленно госпитализирован:

Когда строку диктует чувство,

Оно на сцену шлет раба,

И тут кончается искусство,

И дышат почва и судьба.

Не правда ли, странный разговор?

Но вы, дорогие читатели, конечно же, поняли, ЧТО произошло. Ваш друг более чем нормален.

Просто на ваши вербальные (прозаически бытовые) вопросы он отвечает стихами.

И если считать, что ваш друг «заболел», то только Большой поэзией.

Причем следует сказать, что стихотворение, которым он отвечает на ваши вопросы, – одно из прекраснейших творений русской поэзии XX века.

И написал его Борис Леонидович Пастернак.(О Пастернаке – модуляция 3.)

А настоящая поэзия уже невербальна.

То есть каждое слово, взятое в отдельности, вербально. Но их сочетание рождает совсем иной смысл.

И для того чтобы понять этот смысл, я попробую произвести еще один не менее странный эксперимент.

Все вопросы, которые прозаически задавал первый собеседник, я переведу в измерение поэзии.

А поскольку это будут мои стихотворные фантазии – назову их автора местоимением «Я».

А вот поэтические ответы моего партнера я попробую перевести в вербальный уровень, то есть в уровень обычной речи. Итак, посмотрим, что получится теперь.

Я:

Глазам поверить я не смею —(Очень рад видеть. Как дела?)

Как дар небес средьнищих дней.

От этой встречи я немею.

Ты где?Во тьме? Иль средь огней?

СОБЕСЕДНИК:

Я начал писать стихи. Думал – это в шутку. Но ТАК вошел в это, что теперь каждый стих – как кровь горлом.

Не зря Гейне сказал, что если мир раскалывается на– двое, то трещина проходит через сердце поэта.

Я:

Так ты отмечен? Это – счастье,(Сходи к врачу)

Когда, как горлом кровь, текут

Стихи. То Вечности участье,

Коль больно – врач. Шутить ли тут!

СОБЕСЕДНИК:

Если бы я только знал, что это так тяжело, то не стал бы пробовать. Оказывается, эта тяжесть, это напряжение – древнее начало. Уже при робких попытках стихосложения в древности поэты поняли, что поэзия – не шутка.

Я:

Мы Вечность пробыли в разлуке…(Как давно начались кровотечения?)

Когда ты понял, что – поэт?

Когда пошел на крестны муки

И стал страдать за целый свет?

СОБЕСЕДНИК:

Я потерял чувство возраста, когда понял, что первыми подлинными людьми искусства были римские гладиаторы.

Каждый выход на сцену для них – игра с судьбой, где решается вопрос жизни и смерти.

И это совсем не то, что свободные актеры Рима, которые читали свои смешные и грустные тексты на турусах – специальных повозках с колесами. Да к тому же на них были маски. Если маска комедийная – играй комедию. Трагедийная – не избежать тебе смерти.

Сегодня умер здесь, а завтра переезжаешь на другую площадь, чтобы и там умереть под аплодисменты толпы.

Я:

Ты понял парадоксы Рима,(Ты не умрешь)

Но то не гибель – вечный круг,

В стихах бытует смерть незримо.

Живи, дыши, пиши, мой друг. (А ты – живи, пиши,

мой друг!)

СОБЕСЕДНИК:

Да, это – не смерть, а судьба. Судьба подлинности. Ибо искусство на планете перепутано с жизнью.

Все, что необходимо делать в жизни, – это искусственность. Искусство же − это и есть подлинная жизнь.

Вот теперь можно вновь вернуться к музыке.

Итак, поэзия – это полпути между вербальностью, то есть когда каждое слово еще понятно и объяснимо, но их сочетание рождает совсем новые чувства и состояния, и невербальностью.