Михаил Казиник - Погружение в музыку, или Тайны гениев-2

Она еще не родилась, (Время до рождения богини любви.)

Она и музыка и слово, И Слово было слито с Музыкой.

И потому всего живого И Мир был Музыкой, то есть

Ненарушаемая связь. Единством и Связью.

Спокойно дышат моря груди, Молчание.

Но, как безумный, светел день. Подготовка к рождению.

И пены бледная сирень Пена, из которой произойдет рождение.

В черно-лазоревом сосуде. А сосуды в стенах для улучшения акустики.

Да обретут мои уста Поэт хотел бы говорить на этом

Первоначальную немоту, языке чистой, не затронутой Сло-

Как кристаллическую ноту, вом Ноты, которая как кристалл.

Что от рождения чиста! Музыка как дар.

Останься пеной, Афродита, Как сохранить первозданность музыки.

И, слово, в музыку вернись, Вот эта строчка – главная.

И, сердце, сердца устыдись, Недостойно говорить, сердцам достаточно Музыки.

С первоосновой жизни слито! Ибо подлинная Любовь – это Музыка как основа.

Прошу прощения, что я позволил себе прокомментировать этот стих. Те, кому это не нужно, – не читайте того, что я написал справа. Но перед вами – путь вверх по ступеням от вербальности через поэзию к музыке.

И чем выше по ступеням пирамиды, чем ближе мы к Музыке сфер, тем большую немоту мы обретаем.

Именно поэтому мы вербально не готовы определить отличие красоты собора в Милане от собора в Севилье.

Посмотрите на изображения этих двух соборов и вспомните еще раз о том, что архитектуру называют «застывшая музыка». Ведь из всех искусств она к музыке ближе всех.

Зная это, мы можем только смотреть, рассматривать, задирать вверх голову, восклицая от восторга. Участится наше дыхание; быть может, мы, как Мандельштам (см. в модуляции к Пастернаку), глядя на Нотр-Дам в Париже, почувствуем, что мы тоже должны создать в жизни что-нибудь подобное.

Но чем внимательней, твердыня Notre Dame, (по-русски читается

«Нотр-Дам»)

Я изучал твои чудовищные ребра,

Тем больше думал я: из тяжести недоброй

И я когда-нибудь прекрасное создам.

Видите? Поэт создал поэтическую мысль.

Но и в ней нет вербальных определений того, как выглядит собор.

Поэт передал энергию, рожденную в его душе созерцанием собора. Причем, заметьте, эта энергия вызвала к жизни чувство творческой зависти.

Искусство – это энергия.

Творческая энергия.

Чувстволюбви всегда сильнее слова и понятия «любовь».

Энергияже любви – это сфера, не поддающаяся ни словесному, ни даже понятийному определению.

Ибо если чувство – внутричувствующего, то энергия, рожденная этим чувством, направлена вовне и способна даже на планетарные преобразования.

Поэтому музыка (которая одновременно и чувство, и энергия), попадая в готовую для восприятия человеческую душу, обладает огромной преобразующей силой.

И то, что мы, люди на планете Земля, достигли такого уровня, что сумели выразить чувства и энергию при помощи музыки, – наше величайшее достижение. Достижение Разума. И Духа.

Стараясь определить, О ЧЕМ МУЗЫКА, мы этим самым попытались свести ее к вербальным (речевым) понятиям и таким образом уменьшить ее значение.

Но на начальном этапе постижения музыки мы вынуждены искать какие-то параллели в вербальном мире, чтобы, познав, затем отказаться от всяких аналогий.

Ибо высшая стадия восприятия музыки – это стадия пластическая.

Но как хорошо, что у нас есть очень интересный вид искусства – поэзия.

То есть, как мы условились, полпути между обыденной речью и неизреченной энергией.

Можно ли найти в ней хоть какой-то эквивалент второй части бетховенского фортепианного концерта?

Давайте попробуем. Для этого я выбрал еще одно стихотворение, представляющее русскую поэзию начала XX века. Всегда испытываю неимоверное чувство гордости за то, что наша страна обладает поэзией столь мощной энергетики.

Мне очень хотелось бы перевести такие стихи на другие языки, дабы открыть поэзию подобного уровня любителям поэзии других стран.

Но я отдаю себе отчет в том, что перевести стихи ТАКОГО МАСШТАБА невозможно. Ибо будет потеряно 90 процентов поэтического смысла.

Это как раз тот случай, когда при переводе можно передать вербальный уровень.

А все, что делает этот стих явлением подлинной поэзии, переводу не подлежит.

Н. Гумилев