Наринэ Абгарян - Вальс в четыре руки

— Ну сам так сам. Педагог Ирина Сергеевна, комната 6, пенсионерам бесплатно.

Пошел знакомиться.

Сколько раз бывал тут, а на второй этаж не заходил ни разу. Длинный широкий коридор с окном в конце. Уличные фонари отражались в начищенном паркете, как светлая сияющая дорожка. Вот и комната номер шесть.

За дверью раздавались неуверенные звуки, тихий голос поправлял, терпеливо повторяя: первый палец, пятый палец. Первый, пятый...

Наконец закончили.

Вышел мальчик с ранцем, с огромной нотной папкой. Сел в коридоре, достал яблоко.

— Здравствуйте, Ирина Сергеевна.

— Добрый вечер. Вы его дедушка?

— Нет, я сам себе дедушка, — сострил он, — я записался к вам учеником.

— Сам? Не робейте! Как вас зовут? — Она улыбнулась ободряюще, постучала ладонью по банкетке: — Садитесь.

— Петр Алексеевич.

— Хорошо. Покажите руки.

Руки у него были большие, красные. Начинал фрезеровщиком на заводе, «спалил» руки. Надо было ногти подстричь короче, застеснялся дед. Пошевелил пальцами.

— У меня внучка в музыкальной школе, вот я сам тоже захотел.

— Это хорошо, будете в четыре руки играть. И поможете ей.

— Я? Помогу?

— Конечно, дети ноты трудней запоминают. А вы когда-нибудь учились, играли?

— Нет. Но сам ноты выучил. И песни подбираю.

— Сыграйте.

Потер руки, вздохнул и двумя пальцами начал «Осень». Его очень трогала эта маленькая пьеса, музыка детской «непереносимой печальности».

— Еще разок сыграйте, — она стала аккомпанировать левой. — Вот, уже музыка.

Пальцы должны быть теплыми, кисть свободна, — взяла его руки, растерла пальцы, подбросила кисть, — легче, легче. Спину держите прямо, локти не опускайте. Поете?

— Пою в компаниях.

— Давайте я ноту дам, а вы повторите.

Повторил. Еще и новую мелодию повторил и ритм пальцами постучал.

— У вас есть слух! Хорошо. Вот листок, тут легкая мелодия, поучите на досуге, вот эту строчку правой рукой, а эту — левой, отдельно. И приходите в следующий вторник. Не робейте, у вас хорошо пойдет, я чувствую.

Дед ехал домой и ликовал. Как будто получил право играть не тайно, стеснительно, когда дома никого.

Уже во дворе вдруг остановился — стало жалко себя. Своего нищего детства, зависти к другим, у которых уже и самокат настоящий, а у него доска с крадеными подшипниками, латаные треники. В коммуналке они были самые бедные, и соседка докторша подкармливала его. Вынимала из супа мясо, звала его. На хлеб намазывали выковыренное из мозговой кости, сверху соленый огурчик, тонко струганное мясо с перцем — самый вкусный на свете бутерброд после школы. У докторши были пластинки с операми — он приходил послушать, сидел на диване смирно, руки на коленях.

Эх, дочку не учил, и жена его уже два года как умерла — не узнает, что на уроки записался.

Какой сентиментальный стал в старости, лезут жалостные воспоминания, когда радоваться надо. Есть чему радоваться: дочка выучилась на врача, удачно замужем, зять надежный, внучка талантами не обделена, все здоровы, квартира большая, три комнаты, всё есть, хватает. «И войны нет, не зря за мир боролись», — усмехнулся дед.

Дома выпалил с порога:

— Я записался на уроки бесплатно. В Доме культуры.

— Дедушка, — запротивничала внучка, — у тебя не получится, ты старый, у тебя пальцы медленные.

— Еще лучше тебя будет, ты ленишься, а дедушка трудолюбивый!

Раньше его не интересовало, чем другие люди занимаются. Работал много. Друзья — в основном заводские — встречались, обсуждали работу, футбол, рыбалку. Ему неинтересно было, не любил шумные компании. Он читал, слушал пластинки, возился по хозяйству, с внучкой, на кладбище к жене ходил — убрать, по весне посадить цветы. Не скучал.

А теперь вдруг пожалел, что не интересовался. Вот чертежник его в хоре пел. Перед занятиями глотал сырое яйцо — для горла полезно, распевался за кульманом. И что не расспрашивал его: что поет, как учат, может, и самому присоединиться? А потом чертежник уехал.

Как-то пришел пораньше, решил походить, посмотреть, чему другие учатся.

Послушал из коридора урок вокала: «Дай мне выплакать горе».

Смешно стало — голос звонкий, детский совсем — и горе ему выплакать! Посмотрел в приоткрытую дверь. Румяная девица, высокая, с огромными руками, которым места не находилось — теребила подол, так-сяк их укладывала... Голосистая. Видно было, что очень старалась, на «горе» печалей не хватило.

Постоял и у балетного класса: прохладный зал с зеркальной стеной, девочки-балеринки.