Константин Плужников - Забытые страницы русского романса

Всего четыре романса (а также «Серенаду» для смешанного хора и два хора для мужских голосов) Танеев написал на слова Фета, чрезвычайно популярного у композиторов последней трети XIX века поэта. Два из них — «В дымке-невидимке» (соч. 17, № 8) и «Люди спят» (соч. 17, № 10) — я пою в концертах, записал на пластинку, рекомендую для изучения своим старшекурсникам, так как считаю эти романсы чрезвычайно удавшимися композитору. Удивляет то, что он так мало написал на стихи Фета, в то же время этот факт сам по себе красноречив: особый колорит, прозрачная атмосфера, теплота и певучесть лирики Фета требовали от композитора таких же качеств. И они — были, но проявиться вовне им «разрешалось» нечасто.

К выдающимся откровениям отечественной вокальной лирики относится романс «В дымке-невидимке». Скупыми, строго выверенными средствами композитор рисует мечтательную, очищенную от приземленных чувств картину, «озвучивая» ее как художник-акварелист.

Романс не имеет вступления, что не часто встречается у Танеева,— его заменяет октавный повтор звука ля-бемоль, как будто композитор решил заранее не раскрывать всю прелесть мелодии:

Две одинаковые мелодические фразы как бы вопрошают: я нравлюсь вам? На словах «Так и льнут, целуя, тайно и нескромно» тоже две одинаковые фразы, только вторая звучит на терцию выше, еще восторженнее, как бы убеждая: «Ну конечно же, конечно». Этот удивительный диалог проходит на протяжении всего романса. Простая, но выразительная фактура аккомпанемента целиком подчинена нежной, ласковой мелодии голоса, при повторении дублируемой пианистом; в конце же она вновь повторяется в фортепианной постлюдии, создавая впечатление невесомости, покоя, гармонии.

Нет сомнения, что расставив значительное количество различных обозначений (буквально в каждом такте), Танеев хотел приблизить этот романс к прозрачной ясности фетовских стихов, что, в свою очередь, требует от певца идеальной кантилены и естественности звуковедения, в то время как безыскусный этот романс исполняют иногда излишне сентиментально или искусственно драматизируя. Петь его следует без нажима, ровным, летучим, без резких смен тембра голосом так, чтобы сам он казался тонкой, пишущей акварелью кистью.

Для будущего интерпретатора этого романса небесполезно будет познакомиться с высказываниями о нем в музыковедческой литературе. Так, например, Асафьев ставит его в один ряд с романсами «Ноктюрн» на слова Щербины (№ 7) и называвшимся уже романсом «Люди спят», указывая на общее для них лирическое волнение, вызванное «ощущением близости любимого существа и соприкосновением через чувство любви и через обаяние весенней ночи с могучим жизненным инстинктом всей природы». Но далее следует совершенно несправедливое заключение: «Конечно, „В дымке-невидимке“ — неплохой романс, но в сравнении со стихами Фета, лаконичными, насыщенными,— музыка представляется только мило-видной, приветливой звуковой безделушкой». Критикует он композитора и за повторение и изменение слов сравнительно со стихотворением. У Фета «И тебе не грустно? и тебе не томно?», у Танеева — «И тебе не больно? (повтор) и тебе не томно? (повтор)» и т. д. В связи с повторами критик считает музыкальный замысел растянутым и задуманным «слишком независимо в отношении к тексту».

Выводы Асафьева кажутся тем более несправедливыми, что романс надолго пережил стихотворение Фета, вернее, продлил его жизнь в музыке. Надо заметить, что повторы фраз дают композитору возможность выстроить логику музыкального развертывания, а изменение слов, видимо, выявляет что-то глубоко личностное. Другой музыковед — В. А. Васина-Гроссман обнаруживает сходство мелодии этого романса с лирической темой I части Шестой симфонии Чайковского, в которых действительно совпадают направление и опорные точки. Романс был написан на десять лет ранее Шестой симфонии, и в этом сходстве прослеживается не влияние Чайковского на Танеева, как считает исследователь, а дыхание эпохи, общей для обоих композиторов. Танеев, глубоко любя и почитая творчество своего учителя и друга, сам, однако, всемерно боролся с подобным влиянием. Может быть, упреки в сухости, невыразительности его музыки и вызывались тем, что он отказался от открытой повышенной эмоциональности как несовместимой с теми «горними высотами», куда устремлялась его музыкальная мысль.