Евгений Браудо - Музыка после Вагнера

Когда Господь разделил царство современной музыки у каждую часть отдал своему властелину, он область симфонической поэмы отдал Штраусу, область лирики Гуго Вольфу, область симфонии в руки Антона Брукнера. Созерцательное погружение в религиозный мир, непосредственное ощущение жизни природы, близость к стихийным началам в душе человека составляют те элементы, из которых слагается храм классической симфонии. Все мировоззрение Брукнера, его детски чистая вера, его близость к крестьянской жизни, к жизни непосредственного общения с природой, так гармонирует с тем идеальным содержанием на котором зиждется музыкальная форма симфонии, что Антон Брукнер никогда и не задумывался над иными возможностями музыкального творчества [2] Кроме 9 симфоний, Брукнер написал очень мало несколько месс, реквием, две-три небольшие вещички для рояля и квинтет. . Есть что то глубоко спокойное и возвышенно пророческое нечто бетховенское в музыке Брукнера. Даже проявления человеческих страстей и горестей приобретают в его передаче какой-то особый характер сверх-индивидуальной, стихийной мощи. И рядом с этим в душе Брукнера жило какое-то девственно-наивное начало, трогательное в своей чистоте и беспомощности.

Эти противоположения ясно выступают в главной и побочной теме первого аллегро почти каждой из его симфоний. Вторая основная сила, которая находит свое отражение в симфонии, близость к природе и чуткое понимание её жизни, также составляет счастливую особенность таланта Брукнера. С трогательной свежестью он рисует нам солнечное утро, таинственный шепот родного леса, свист ветра и жалобный плач дождевых по токов (IX симфония). Картины природы Брукнер передает совершенно объективно, он забывает и себя, и свои страдания и в глубоком созерцании находит полное успокоение от всех болей и горя жизни. В них живет своей жизнью отдельной жизнью каждый лепесток, каждая травинка каждый оттенок краски (адажио IV симф.). Прекрасно знает он жизнь простого, близкого к природе, австрийского крестьянина. Его скерцо говорят на чистейшем штирийском диалекте. В дни своей юности Брукнер принужден был жить на гроши, которые он получал за игру на свадьбах, на народных празднествах. Играл он с увлечением и это вы часто услышите в его скерцо, жизнерадостных, полных силы и движения, идеализованных народных танцах («a'G stampfter», как говорят на родине Брукнера). В адажио Брукнер подобно Шуману, дает наиболее глубокие вдохновения своего творчества. В них он всецело отдается своему религиозному воображению и рисует нам картины, напоминающие поэзию средневековых мистиков. Брукнер проникнут церковной фантастикой, но он далек от её холодной догматики. Своего Бога он видит в живом сиянии лучей солнца, падающих сквозь цветные окна церкви на мануалы органа, за которым он сидел, в дивных каменных поэмах, какими представлялись ему готические церкви. В его адажио часто вливаются звуки глубоких горестей (напр в адджио VII симфонии), трагических сомнений Брукнер глубоко страдал в жизни, и были минуты, когда он добровольно хотел расстаться с ней.

Наиболее слабые части в его симфониях это их аллегро. Брукнер не умеет следовать за догматами чистой симфонической музыки. Он отдается своим мыслям, как бы не считаясь с архитектурной основой сонатной формы. Его аллегро носят всегда неспокойный, отрывочный характер. Здесь в этом стремлении расширить по своему традиционные формы симфонии сказалось то благоговейное преклонение, которое питал скромный народный учитель к музыкальному гению Вагнера, то живое начало современной жизни, которое ведет нас к конкретному выражению наших чувств в музыке. Брукнер хотел слить в новой симфонии во-едино мир интеллектуального созерцания Бетховена с переживаниями Вагнеровской музыкальной драмы и её завоеваниями в области гармонии и лейтмотивного контра пункта. Симфонии его остались грандиозными торсами каких то новых архитектурных построений в музыке. Инструментовка Брукнера носит такой своеобразный характер и так связана с личными судьбами её автора, что для её понимания необходимо знакомство с его биографией. Всю свою жизнь Брукнер был органистом и насколько он любил орган, можно видеть из того, что в своем завещании он просил похоронить себя в монастыре, на таком месте, куда будут доноситься звуки большего органа. Поэтому вся полифония, богатейшая гармонизация и инструментовка возрожденной симфонии Брукнера, как справедливо замечает его биограф, д-р Граф, проникнуты не столько духом оркестра сколько особенностями игры на органе. «Не симфонист Брукнер, а скромный органист св. Флориана распределяет регистры оркестра, когда после чуть слышного пианиссимо высоких нот деревянных духовых инструментов вдруг сразу раскрываются все его шлюзы, или когда над мрачной бассовой педалью нежные голоса струнных или деревянных инструментов спускаются в оркестр с небесных высот или когда повторяется главная тема симфонии, сопровождаемая лишь отдельными фигурациями флейты» (Граф). Эти интересные уподобления могут быть отнесены всецело однако же, только к первому периоду творчества Брукнера. В последних своих симфониях он проявляет уже такое чуткое отношение к оркестровым краскам, что как иструментатор он может быть поставлен рядом с Листом, с музыкой которого у него, вообще, много общего. Глубокая серьезность музыки Брукнера мешает ей сразу проникнуть в широкие круги публики Брамс сказал когда то Брукнеру.