Фриц Штеге - Музыка, магия, мистика

Но кто вправе больше, чем композитор, кто более способен, чем он, прояснить «пограничное положение» культурно развитого человека, живущего на Земле, по отношению к космосу? Антропокосмос Мирчи Элиаде с философско-религиозных позиций преодолевает мнимое расстояние, отделяющее человека от Вселенной, причем не в смысле противопоставления, а в смысле взаимодействия. Вселенная и индивидуальность соприкасаются на одном психическом уровне: настоящий композитор носит в себе гармонию сфер – то, что было и есть вовне, становится внутренней составной частью его существа.

Об истинном призвании композитора не в последнюю очередь узнают по его отношению к музыкальному таинству, наполняющему его душу, пробуждающему его благоговение перед вечной властью звучащего космоса и заставляющему его своими инсайтами и интуицией участвовать в чуде, которое в нем совершается.

Тогда в душе творца отражается звездное море, и в нем зарождается догадка о прародине всей гармонии. Это подтверждает Бетховен: «Когда вечером я изумленно смотрю на небо и вижу множество вечно раскачивающихся в своих границах светил, называемых Солнцами и Землями, мой дух взмывает к этим небесным телам, удаленным на многие миллионы миль, к первоисточникам, из которых вытекает все сотворенное и из которого будут во все времена вытекать новые творения» [145, с. 52]. Из века в век звучат для нас в гармонии сфер первообразы всех земных звуков – мастерам лишь надо слышать «дивный лад», ту песнь, что «во всех созданиях дремлет». Ибо «музыка – это часть вибрирующей Вселенной», как говорит Ферруччо Бузони в своем «Проекте новой эстетики музыкального искусства». В другом месте этого сочинения мы можем прочесть: «Ведь посмотрите, миллионы мелодий, которые когда-нибудь прозвучат, парят в эфире, готовые нам открыться, вместе с другими миллионами мелодий, которые никогда не слышны. Стоит вам лишь протянуть руку, и вот вы держите в ней цветок, дуновение морского ветра, луч солнца… А миллионы мелодий существуют с начала и ждут, когда их заметят!» В статье от 8 июня 1924 г. Бузони говорит: «Редко, но бывает и так, что земной человек слышит нечто неземное, которое растекается в руках, как только к нему прикасаются, застывает, как только хотят „пересадить“ его сюда, вниз, меркнет, как только пытаются протащить сквозь темень нашего менталитета. И все же в нем остается достаточно много того, что позволяет узнать его небесное происхождение, и тогда оно кажется нам самым высоким, самым благородным и самым светлым из всего высокого, благородного и светлого, что нас окружает. Не музыка – „посланница неба“, как думает поэт. Посланцами неба являются как раз те избранники, на которых возложена высокая миссия доносить до нас через необъятные пространства отдельные лучи света» («Melos» [106], IV, 1).

А миллионы мелодий, парящих в эфире, спускаются к избранным: «Тут летают мелодии, и нужно быть осторожным, чтобы не наступить на них», – говорил Брамс о своей дачной жизни на озере Портшах. То, что озарение мелодией, «приходящей прямо из эфира», «является абсолютным раскрытием последних тайн», предполагает также Рихард Штраус в своих «Рассуждениях и воспоминаниях». Небесные потоки пронизывают бессознательное композитора, они оплодотворяются в душевных глубинах его индивидуального существа, пускают ростки, развиваются и пробуждаются в часы творения. «Музыкальная композиция – самая таинственная из всех искусств… Откровение нашего подсознания, остающееся для нас необъяснимым», – таково мнение Артюра Онеггера в его автобиографии «Я – композитор».

В этой связи стоит также упомянуть два высказывания известных поэтов. Жан Поль говорит о музыке, которая проникает не через уши, а через сердце: «бурлящие в эфире мелодии» (как у Бузони!), которые «пьет грезящий или умирающий» – «настоящую музыку сфер мы слышим только в себе…»

Генрих фон Клейст рассказывает: «Иногда, когда я одиноко бреду в сумерках навстречу дующему западному ветру, и особенно когда закрываю глаза, я слышу настоящий концерт, со всеми инструментами – от нежной флейты до гулкого контрабаса. Вспоминаю, как однажды девятилетним мальчиком я поднимался вверх по Рейну против встречного вечернего ветра, и так, что меня одновременно окружали звуки воздуха и воды. И тут я услышал тающее адажио – со всем волшебством музыки, со всеми мелодическими переходами и всей сопутствующей гармонией. Это было похоже на игру оркестра, на самый настоящий Воксхолл; более того, я даже думаю, что все, что вобрали в себя из гармонии сфер мелодии Греции, ничем не было нежнее, прекраснее, „небеснее“, чем эти причудливые грезы». (Обе цитаты из [6].) Клейст также принадлежал к тем, кто наделен «чутким слухом». (Не почувствовал ли читатель, как постепенно расплываются и исчезают границы между медитацией, трансом, медиумизмом, сновидением и подобными состояниями и не возникает ли у него догадка об общей для них первопричине?)