Юлиан Семенов - Экспансия – I

(Единственным американцем, получившим от Антонеску компенсацию, был Бен; Румыния выплатила ему тринадцать миллионов долларов: нацисты умели благодарить за службу.)

После роскошного обеда, с русской икрой, фазанами и испанскими ангула 13 13 Ангула – угорь (исп.) , которых привозили военные самолеты из Сантьяго-де-Компостела прямо к столу рейхсмаршала, Геринг, провожая Бена к машине, сказал:

– И – последний подарок, полковник. У нас есть возможность помочь вам не только расширить ваше предприятие в Испании, ибо Франко наш друг, но и закрепиться в Аргентине. Раскручивайте там дело. Оттуда можно переброситься в Чили, Колумбию и на Кубу. В Боливию, думаю, тоже. Мы готовы быть рядом с вами в том регионе. И присмотритесь к майору Хуану Перону, но так, чтобы об этом знали только три человека: я, вы и ваш Грюн. Договорились?

– Почему вы решили, что я должен перейти к делу, дорогой Брунн? – удивился Кемп. – К какому? Подвез человека – это здесь принято; угостил соотечественника...

– Что не принято...

– Мой отец – ганзеец, мы особые немцы, у нас в Гамбурге это в порядке вещей.

– Да? Ну, как хотите. Я хотел облегчить вам задачу.

– Какую?! О чем вы?!

Штирлиц принялся за следующую рыбу, подвинул свой стакан Кемпу, посмотрев при этом на бутылку; вина оставалось на донышке; цвет его был действительно черно-красным, траурным.

– Хотите еще? – спросил Кемп.

– Хочу.

– У вас хорошая печень.

– Видимо, поскольку я вообще не знаю, что это такое.

– А я раньше ежегодно ездил в Карлсбад. Все-таки это самый великий курорт в мире. Нет, нет, во мне не говорит тупое национальное чванство – раз немецкий курорт, значит, самый хороший... Я фиксирую данность. В детстве я переболел желтухой, врачи пугали родителей, что останусь полуинвалидом, всю жизнь диета, ничего жареного, одни овощи, в лучшем случае вареная курица, а после Карлсбада я ем, что хочу, даже сало.

Штирлиц кивнул на последнюю рыбину:

– Хотите?

Кемп рассмеялся:

– Знаете, боюсь, что да! Вы так прекрасно едите, так вкусно это делаете, что я, пожалуй, не удержусь. А вы сыты?

– Черт его знает... Если угостите еще одной бутылкой, пожалуй, не отказался бы от мяса, вы говорили, здесь мясо тоже отменное, нет?

– Неужели сможете одолеть и мясо?

– Только с вином.

– Плохо не будет?

– Хуже, чем есть, не бывает.

– Хотите завтра утром прийти к нам на фирму?

– Обязательно приду. Спасибо.

– Не обольщайтесь по поводу заработка. Более чем на две тысячи поначалу не рассчитывайте.

– Сколько?! Две тысячи?! Так это же целое состояние! Я имею пятьсот песет и то пока еще не умер с голода. Две тысячи... Если вы поможете мне получить такую работу, буду вашим рабом до конца дней моих.

– Думаю, смогу. Вы сказали, что работали в разведке... У кого именно?

– А вы?

– Я же говорил вам, – поморщился Кемп. – Я понимаю, вы вправе быть подозрительным, но мы с вами в Испании, слава богу, здесь с пониманием относятся к тем, кто выполнял свой долг перед рейхом... Я должен представить вас шефам... Директор фирмы Эрл Джекобс, славный человек, совсем еще молодой, любит немцев за умение работать, ненавидит тех, кто был с Гитлером... Я должен придумать для вас какую-то историю... Только поэтому я вас и расспрашиваю... Помогите же мне...

– Во-первых, каждый, кто выполнял свои долг перед рейхом, был с Гитлером. Во-вторых, я не очень-то люблю врать. Да, я служил в разведке, да, я, доктор Брунн, выполнял свой долг, какую тут придумаешь историю?

– Очень простую. Я могу сказать Эрлу, что вы поддерживали Штауфенберга и всех тех, кто хотел уничтожить Гитлера летом сорок четвертого. Да, скажу я ему, доктор Брунн действительно был сотрудником военной разведки, но он никогда не состоял в нацистской партии...

– Он вам поверит?

– А ему ничего не остается делать. Ему нужны люди, хорошо образованные люди, а таких в Испании нет, понимаете? Испанцы не любят учиться, они предпочитают фантазировать и болтать...

– Они не учатся потому, что курс в университете стоит десять тысяч песет.

– Если человек хочет учиться, он находит любые возможности, – ожесточившись, ответил Кемп. – Есть народы, которые прилежны знанию и работе, а есть лентяи; испанцы – лентяи.

– А французы?

– Не надо проверять меня, – Кемп снова засмеялся, лицо его сделалось мягким, расслабленным, и Штирлиц почувствовал, сколько усилий потребовалось этому человеку, чтобы так резко сломать себя; наверняка у него на языке вертелся ответ, подумал Штирлиц, и мне знаком этот ответ, смысл которого сводится к тому, что французы тоже недочеловеки: бабники и пьяницы; конечно, они не такие животные, как славяне или евреи с цыганами, но все равно они неполноценные, стоит посмотреть на ту грязь, которая царит на их рынках, на обшарпанные стены их домов, на их баб, бесстыдно-размалеванных, в коротких юбочках, все, как одна, потаскухи...