Юлиан Семенов - Экспансия – I

– Убеждены? – задумчиво спросил Штирлиц. – Вашими бы устами да мед пить. Почему вы думаете, что мы вернемся домой? Я не очень-то в это верю.

– Дон Фелипе! – крикнул Кемп. – Еще одну бутылку. Только давайте андалузского... И где наша труча?

– Разве вы не чувствуете запах дыма? – откликнулся дон Фелипе. – Через три минуты труча будет на столе...

– А что это вы сказали «наша труча»? – спросил Штирлиц. – Это моя труча, моя, а не наша.

– Почему не едите сыр?

– Потому что я его ненавижу. Я сижу на нем почти год, понимаете?

– А зачем же заказали?

– От жадности, – подумав, ответил Штирлиц. – Жадность и зависть – главные побудители действия.

– Да? А мне казалось, гнев и любовь.

– Любите Вагнера, – заметил Штирлиц.

– Очень, – согласился Кемп. – И он того заслуживает.

Он наполнил стакан Штирлица; ему не хватило; русский бы не удивился, отлей я половину, подумал Штирлиц, но если я это сделаю сейчас, здесь, меня станут считать подозрительным, потому что так тут не принято ; всякое отклонение от нормы дискомфортно и оттого вызывает отталкивание, ощущают чужака , только в условиях традиционной демократии общество не страшится того, что чужак обосабливается; строй, созданный Гитлером, авторитарный по своей сути, не терпел ничего того, что фюрер считал неорганичным и внетрадиционным; человеческая самость каралась лагерем или расстрелом; сначала рейх и нация, а потом человек; какой же ужас выпал на долю несчастных немцев, бог ты мой...

– Как вы относитесь к Гитлеру? – спросил Штирлиц, плавающе подняв свой стакан.

– А вы? Видите, я стал говорить, как вы, – вопросом на вопрос.

– Хороший ученик, быстро взяли методу, очень, кстати, надежная штука, резерв времени на раздумье.

– Вы не ответили на мой вопрос.

Штирлиц выпил вино, поставил стакан, приблизился к Кемпу:

– А как мне лучше ответить? От моего ответа, видимо, зависит получение работы в вашей фирме. Что мне надо ответить? Я повторю, только скажите.

Подошел дон Фелипе с большим деревянным подносом, на котором лежали пять сказочных рыбин, чуть прижаренных; сине-красные крапинки по бокам были, однако, явственно видны, очень хорошая форель, высокогорная, прекрасно сделана, видно, что ешь.

– Красиво, а? – сказал дон Фелипе. – Сам любуюсь; готовлю и любуюсь.

– Сказочно, – согласился Штирлиц. – Даже как-то неудобно отправлять таких красавцев в желудок.

– Ничего, – улыбнулся Кемп, – отправляйте. Для того их и ловят. Если бы их не ловили, вид бы вымер. А попробуйте не отстреливать зайцев? Эпизоотия, мор, гибель. Пусть выживут сильнейшие, закон развития. Я пробовал форель в долине; совершенно безвкусное мясо, волглое, дряблое; потому что там рыба живет без борьбы, вырождается...

Штирлиц управился с первой тручей, выпил андалусского тинто, блаженно зажмурил глаза, откинулся на спинку грубо сколоченного деревянного кресла и заметил:

– Если спроецировать вашу концепцию на людскую общность, тогда мир ждет славянско-еврейская оккупация. Им больше всего доставалось, наша с вами родина прямо-таки охотилась на представителей этих племен – без лицензий, в любое время года, вне зависимости от пола и возраста.

Кемп разлил вино по стаканам, Штирлицу – полный, себе – половинку, усмехнулся:

– Ничего, постараемся самосохраниться. Силы для этого существуют.

– Не выдавайте желаемое за действительное.

– Я инженер, а не политик, мне это противопоказано.

– Инженеры не умеют противостоять оккупации, Кемп, это как раз удел политиков. Или военных. Какое ваше воинское звание?

– А ваше? Труча остынет, она особенно хороша горячей.

– Верно, – согласился Штирлиц. – Я совсем забыл. Вы меня втягиваете в спор, я же спорщик, забываю об угощении.

Он принялся за вторую рыбу; обсосал даже глаза; дон Фелипе, сидевший возле своего громадного камина, заметил, что кабальеро ест рыбу как человек, знающий толк в труче, браво, была бы шляпа – снял.

– Вы заметили, – сказал Штирлиц, – что испанцев в первую голову заботит, как сказано или сделано; что – у них всегда на втором месте; трагедия народов, задавленных абсолютизмом, лишенных права на самовыражение в деле...

– Абсолютизм рейха не мешал нам построить за пять лет лучшие в Европе автострады и крупнейшую промышленность, – откликнулся Кемп. – Это не пропаганда, это признают даже враги.

– А еще они признают, что в рейхе была карточная система. И за каждое слово сомнения человека сажали в концентрационный лагерь...