Юлиан Семенов - Бомба для председателя

Когда Дорнброк впервые после освобождения из тюрьмы прилетел в Нью-Йорк, на аэродроме его встречал Дигон. Их окружила громадная толпа репортеров.

– Мистер Дигон, чем вызван визит Дорнброка в Штаты? – спросил парень из радиокорпорации Си-би-эс.

Дигон знал, что его люди из отдела прессы подготовили этот первый вопрос; были, правда, и другие вопросы, но он ответил на этот, нужный ему:

– Жизнь учит нас умению чувствовать смену исторических периодов. Нельзя строить современный мир на дрожжах мести и злобы. Нас объединяет с Германией общее и главное – вера в свободу человека, в его неотъемлемое право на демократию, предпринимательство, на гарантированное чувство собственного достоинства. Годы – как учитель; нас объединяет будущее, и оно сильнее трагического прошлого.

Дорнброк стоял на солнцепеке, чуть надвинув на лоб кепи, и думал: «Поразителен прагматизм этих американцев. Они живут лишь собой и все самые высокие идеи мира подчиняют интересам дела. Наш дух, мятежный, сумасбродный, надменный, – как бы его ни определяли – всегда выдвигал на первое место идею и ей подчинял все дела, ибо дела личностны, а идея общезначима. Говори, милый, о том, что нас сближает, говори. Все равно придет время – я стану топтать тебя в камере; только ты будешь визжать и молить о пощаде... Теперь ты влез в мое дело и наивно думаешь, что контролируешь меня и я без тебя шагу не ступлю... Нет! Теперь ты без меня не сделаешь шага, а пока говори – ты красиво говоришь, без бумаги, как истинный оратор...»

– Мистер Дорнброк, какие вопросы вы намерены обсуждать с мистером Дигоном?

– У нас много вопросов, которые следует обсудить, – ответил Дорнброк и сразу же двинулся на толпу репортеров, а трое людей из его охраны ринулись вперед, расталкивая журналистов профессиональными приемами: точно так же действовала охрана Гитлера, когда он «встречался с народом» во время демонстраций на нюрнбергских партийных съездах.

– Ваши руководители, – говорил Дорнброк, когда они прилетели с Барри Дигоном на его остров и остались одни на пустынном белопесчаном берегу океана, – своими руками отдали Китай красным. У меня есть кое-какие связи на Востоке, и если мы начнем первыми работать в этом направлении, то через десять – двадцать лет мы с вами сможем диктовать условия этому сумасшедшему миру.

– Восток – понятие необъятное...

– Я имею в виду Китай, Тайвань, Гонконг, – усмехнулся Дорнброк.

– Что интересует наших контрагентов?

– Трубы. Генераторы. Турбины. Если вы вложите в это дело деньги, то, я думаю, прибыль будет идти в максимальном размере: на доллар – семь центов. Два – мне, пять – вам.

– Турбины, генераторы, трубы... Это электричество, Фриц, а где начинается мощное электричество, там появляется атомная бомба...

– Ну и что? – удивился Дорнброк и вошел в воду. – Когда нищие хотят иметь свою бомбу, они погибают: государственное тщеславие еще никого не приводило к победе.

– В достаточной ли мере вы учли фанатизм Мао?

– Я с этого начинал свои умопостроения, Барри... Какая теплая вода, – он окунулся, – у нас море так не прогревается даже в августе.

– Это океан...

– Устроим заплыв?

– С удовольствием. Вы как плаваете?

– Как топор. Но все-таки как тот топор, который научили брассу.

И они поплыли. Сначала Барри обошел Дорнброка: он любил кроль и для своих шестидесяти двух лет отменно держал стометровую дистанцию. Дорнброк плыл брассом. «И плывет-то, как немец, – подумал Дигон, оглянувшись, – обстоятельно, словно работает». Раза два Барри отдыхал на спине, а Дорнброк все плыл и плыл, отфыркиваясь, делая глубокий захват воздуха, снова отфыркиваясь, как машина.

«Он меня утопит, – вдруг подумал Дигон, – я устал, а он идет словно заведенный».

– Тут акулы, – сказал Дигон, – пожалуй, стоит повернуть. Они подходят на триста метров, а мы уже отмахали четыреста.

Дорнброк на мгновение повернулся на спину и ответил:

– Они обломают зубы о мои кости.

Дигон проплыл еще метров пятьдесят и крикнул:

– Фриц, пожалуй, я погреюсь на солнце, а вы резвитесь. Если акула начнет играть с вами – крикните, я постараюсь вызвать вертолет, чтобы найти ваши останки.

– Спасибо, – ответил Дорнброк, не оборачиваясь, и поплыл дальше.

Вечером они ужинали впятером: Дигон, его жена Люба и дочь Суламифь. Дорнброк взял с собой в поездку сына. Суламифь и Ганс сидели рядом. Они были разные, и в этой своей разности они смотрелись вместе так красиво, будто это было не вправду, а так, как печатает «Лайф» на рекламных вклейках: «Посетите Гавайи». Высокий, белокурый, голубоглазый Ганс и маленькая, с черными глазами, темноволосая Суламифь.