Ромен Гари - Вино мертвецов

– Но… – заикнулся было Тюлип. – Но…

Эсташ укоризненно уставился на него, все раздирая прыщ.

– Все мы приходим в этот мир нагими, – проникновенно сказал он. – А потому имеем право ходить нагишом… Ай!

Он дернулся и запрыгал на одной ножке – прыщ наконец прорвался.

– Иди смажь йодом нос, – велела шевелюра. – Я очень рада, что ты избавился от прыща.

– Я тоже, деточка… ты же видела. Там внутри был легаш!

С этими словами Эсташ растворился во тьме.

– Послушайте! – завопил Тюлип. – Это не я! Клянусь! Я… э-э… я вас люблю!

– То есть как это любите? – с ужасом переспросила шевелюра.

– Вот так! – с надрывом выкрикнул Тюлип и, громко чмокнув собственную ладонь, послал ей воздушный поцелуй. – Честное слово!

– Но вы даже не умерли по-человечески?

– Я умер… то есть я сейчас умру! Какая, к черту, разница! Помру! Я сам себя, на хрен, убью! Сию минуту!

Пышная шевелюра заерзала на стуле.

– Эсташ! Эсташ!

Эсташ снова вынырнул из темноты, из глаз его катились слезы, к носу он прижимал платок.

– Я смазал его йодом, деточка! – сказал он плаксиво. – Ужасно щипет! Больно!

– Эсташ! – сердито крикнула шевелюра. – Этот господин мне признался!

– Да ну?

– Ну да! Он меня любит!

Эсташ с интересом посмотрел на Тюлипа поверх платка.

– Я тоже люблю тебя, деточка! – сказал он.

– Но он, чтобы со мной соединиться, готов себя убить! – трепеща от восторга, воскликнула пышная шевелюра. – Потому что он еще не совсем мертв.

– Ваши размеры? – живо спросил Эсташ, с редкостным проворством вытаскивая из кармана складной метр.

– Э… э?.. – растерялся Тюлип.

– Ну, рост какой?

– Метр семьдесят один! – азартно выпалил Тюлип.

– Дубовый?

– Пусть дубовый!

– С позолотой?

– С позолотой!

– Дата? Адрес? Имя?

– Завтра! Вторая могила слева! Тюлип!

– Вторая слева! Тюлип! Завтра! Триста! Идет?

– Идет!

– Пока!

– Пока!

Тюлип развернулся и нырнул в темноту А там немедленно наткнулся – сначала на что-то твердое и, видимо, немое, потом на что-то мягкое, издавшее слабый крик.

– Кто тут? – заорал ошалевший от страха Тюлип. – Руки вверх! Стрелять буду! Он чиркнул спичкой – в кончиках пальцев поднялось дрожащее огненное ушко [14]. Это был ребенок.

Босой, утопавший в рубахе не по росту.

В темноте был виден только блеск глаз, устремленных на горящую спичку.

На груди большой темный крест, на кресте – Христос, который поднял глаза и тоже с любопытством смотрел на огонек.

– Думаешь, пальцы ему обожжет? – спросил ребенок.

– Нет, – ответил Христос, не отрывая глаз от спички. – Нет, не думаю.

– Думаешь, раньше погаснет? – опять спросил ребенок.

– Да, – подтвердит Христос. – Думаю, будет так.

– Может быть, – сказал ребенок. – Хотя, по-моему, обожжет.

Он скосил глаза на огромное распятие:

– Спорим?

– Нет, – отказался Христос. – Я никогда не спорю. Религия не позволяет.

– Ах да, – спохватился ребенок. – Об этом я и не подумал.

– И напрасно! – сурово сказал Христос. – Думал бы об этом почаще – не приставал бы ко мне то и дело со всякими глупостями.

– Не сердись, – сказал ребенок.

– Я никогда не сержусь! – свирепо отвечал Христос. – Религия не позволяет!

Он все смотрел на спичку.

– А на что это ты собирался поспорить? – спросил он угрюмо.

– На ножик! – быстро предложил ребенок. – А? Идет – на ножик?

– Идет! – согласился Христос.

Опять направил взгляд на спичку – она тотчас погасла.

– Ножик мой! – сказал он довольно.

– Нечестно! Я так не играю – опять ты чудо сотворил! – возмутился ребенок.

– Хе-хе-хе! – Христос елейно улыбнулся. – Это шутка. Будешь знать, как со мной спорить!

В темноте, в дрожащей вытянутой руке Тюлипа засветилась новая спичка.

– А ну-ка, сотвори еще разочек чудо! – попросил ребенок.

– Не желаю! – отрезал Христос. – Больше одного за раз никогда не делаю!

– Э! – поддразнил его ребенок. – Да ты просто не можешь! Слабо!

– Могу! – распалился Христос. – Не слабо! Спорим, что не слабо?

– Давай!

Мгновение Христос и спичка смотрели друг на друга, и спичка смиренно погасла, как будто опустила взгляд.

– Никакого обмана – ничего не припрятано, ни в руках, ни в карманах! – язвительно заключил Тю-лип, отчаянно, как утопающий, размахивая руками в темноте. – Фокус-покус, абракадабра! Хорошо тому, кто родился индийским факиром – по нынешним тяжелым временам ему обеспечен кусок хлеба. Будь тут кюре, он бы уже орал про чудо. Но я-то в чудеса не верю. И у моей жены был один постоялец-кюре, который тоже в них не верил! Однажды утром он ушел, а дома в чемоданчике оставил тысячу франков. Приходит – а тысяча франков тю-тю! Он побежал к моей старухе. Вопит: “Убили! Обокрали!” Вбегает к ней – а она на коленях… молится… сама не своя… вся бледная, дрожит! И говорит ему: “Это чудо! Настоящее чудо!” А он ей: “Что вы мелете?” – “Да ничего я не мелю! – она ему. – Пока вас не было, мне явился ангел! Вон там вон… в коридоре… около сортира. И говорит: “Сестра моя! Не у вас ли тут живет один служитель церкви по имени Поншон?” Я отвечаю: “Точно, у меня”. А ангел: “Он великий грешник! Покажите мне его комнату! Мне сообщили, что он прикарманил целую тыщонку! И я предчувствую, что он наделает еще немало гадостей! Я этого не допущу! Ведь я его ангел-хранитель! У меня будут неприятности! Накостыляют мне из-за него! А я, видит Бог, не хочу!” Я говорю: “Еще бы! Все понятно!” И отвела его в вашу комнату, а он забрал тысячу франков и улетел в трубу… Я так потрясена… ” Но он, кюре-то, и слышать ничего не хотел, обозвал мою супружницу мерзавкой и воровкой и пригрозил позвать легавых. Пришлось ему напомнить про блондиночку, которую он приводил каждый вечер, держал до утра… а она так стонала… Тут он немножко приутих.