Естественно, что от этого казематы нагревались весьма плохо. В них господствовала вечная сырость. По стенам сбегали вечные капли. И через каждые несколько минут через особую щель в дверях (заключенные звали эту щель «Иудушкой») заглядывал настороженный глаз тюремщика.
Царское правительство пытало своих врагов тишиной.
– Помолчите‐ка секунду, – сказали нам, – и вы поймете, что такое тишина.
Экскурсия из Грузии, с которой мы обходили казематы, притихла. И сию же минуту в уши ворвалась тишина, звенящая и тонкая. Такая тишина, будто замолчал весь мир.
Это была специальная тишина, тишина, которую выдумал старый режим. От этой тишины люди сходили с ума.
От этой тишины заколотилось сердце, и все нарочно быстро заговорили.
Люди отучались говорить в этой тишине.
Казематы освещались керосиновыми лампами, но с тех пор, как революционерка Ветрова облилась керосином и сожгла себя, керосин отняли. Его заменили свечами, а потом электричеством. Тюремщики не хотели, чтобы революционеры убивали себя. Революционеры должны были умирать постепенно.
Свет должен был гореть всю ночь. Если заключенный тушил его, то входил тюремщик и снова зажигал.
Читать не давали. Писать было нечем и не на чем. Даже надписи, сделанные ногтем на стене каземата, быстро и старательно замазывались.
И вот в тишине, в безделье и в одиночестве люди сходили с ума.
Для того чтобы спастись от безумия, революционеры выдумывали себе самые странные занятия.
Синегуб дрессировал мышонка, который жил в его камере. Это было единственное живое существо, с которым он мог иметь общение.
И когда его мышонка отравили, то Синегуб был в таком горе, будто потерял лучшего друга.
В другой камере появился паук, и заключенный каждый день рвал его паутину, чтобы паук стал ткать новую, чтоб было возможно посмотреть на работу паука. Это развлекало его.
Единственное, что могли делать присужденные к крепости: перестукиваться с другими заключенными.
Для этого была изобретена особая азбука.
Весь алфавит был разделен на пять рядов. В каждом ряду пять букв.
Если надо передать слово, начинающееся, скажем, с третьей буквы четвертого ряда, то делали: четыре удара (это указывало ряд) и еще три удара (это указывало букву). Таким образом переговаривались и вели довольно длинные разговоры.
Перестукиванья преследовались. Иногда в свободных камерах раздавался страшный грохот. Этим грохотом тюремщики старались помешать разговору.
Подмеченных в перестукивании переводили в изолятор.
По обе стороны изолятора были не камеры, а кладовые. Звук вследствие этого пропадал.
Правда, можно было перестукиваться еще с нижним изолятором, но нижний изолятор заботливо освобождали.
Итак, говорить было уже не с кем.
Самое страшное в тюрьме Трубецкого бастиона – это карцер.
В него любой тюремный надзиратель мог посадить заключенного сроком до десяти суток, даже без разрешения высшего начальства.
Карцер совсем крохотен. Окно его закрыто ставнем. Царит полная темнота. Печь и отдушины устроены так, что нагревается только потолок. Весь же карцер остается ледяным.
Быть посаженным зимой в карцер значило подвергнуться невыносимому для человека наказанию.
Окна тюремных коридоров выходят в замкнутый двор. Сюда, в крохотный двор, с крохотной, похожей на тюрьму баней, выводили заключенных на пятнадцатиминутную прогулку.
Здесь они видели сумрачное небо и четыре засыхающих дерева.
А затем снова они отправлялись в свои казематы, где услужливым правительством были им уготованы холод, мрак и нечеловеческая тишина.
1925
Перегон Москва – Азия
Последние пакеты и тюки газет летят в темноту багажного вагона. Двери его захлопываются, и ташкентский ускоренный быстро выходит из вокзала.
За Перовом полотно дороги пересекают тонкие железные мачты Шатурской электростанции. Их красная шеренга делает полкруга и скрывается в зеленом лесу.
Поезд идет картофельными полями, под мягким небом. К вечеру начинаются страданья поездной бригады.
– Делегация села!
Беспризорных «делегатов», скромно засевших в угольных ящиках под вагонами, выволакивают.
Но это лишний труд.
«Делегат» от поезда не отстанет. Утром его белая голова, казалось навсегда покинутая в Рузаевке, сонно и весело трясется на подножке вагона, мотающегося перед Сызранью. Зло неискоренимо. Даровитый прохвост продолжает свое путешествие за рыжую Волгу и далее.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу